сие все? Оттого, что чрез живот свой правим, но не чрез мозги да души свои!

— От избы челобитной ни на шаг единый отойти не могу… — продолжал Адашев. — Слезы свои, обиды свои, горе свое — возами в Москву везут! Как всех рассудить по совести да по справедливости? Как всех управителей наших к разуму призвать? Как воровство противу державы нашей пресечь… либо унять для начала?

— И как же, князь? — склонился над ним царь. — Уж ты одолжи, ответствуй окольничему нашему, труженику честному да превеликому, коли разговор у нас с тобою такой выдался.

— Родом да местом со мною не сошелся прихлебатель-то твой, смерд бесштанный, чтобы князь ветви суздальской ответ держал пред ним! — захлебываясь от ярости, кричал князь Борис.

— Хм… и на плахе местом кичишься… — мрачно усмехнулся Иван и глубоко вздохнул. — Эдак и до топора не доживешь, злобою подавишься…

— Какая на мне вина, государь? — прохрипел князь. — За что казнишь? Пошто дитя мое тута?

— Дитя? — Иван бросил гневный взгляд на молодого князя Алексея. — Хм… дитятко… Есть на него чего?

— Как не поболее, чем на его батюшку, — хмуро ответил Адашев. — Начинать, государь?

Неожиданно тихо, устало, но вместе с тем убежденно Иван проговорил:

— Воры! Весь народ разогнали… Войско собрать не могу от басурман отбиться… Именем царским народ казнят, в обличье черта царя пред народом выставляя… Мир сейчас в державе надобен, а обиженный народ мой в леса бежит, не в царскую, а разбойничью армию… Державу мою крепить надобно пред походами тяжкими, а у народа веру в царя справедливого убивают прямо с рождения… Войску снедь да припасы доставлять надобно, а народ возами челобитья свои в Москву доставляет. Воры супротив народа своего! Пресеку без жалости! Ни родов, ни мест чтить не стану! Новых, новых, безгрешных людей ищи мне, окольничий Адашев! С конюшни в наместники да воеводы верстать буду! А с таких родовитых чрезмерно, кои царя над собою не ведают, особый спрос будет! И Господа Бога вновь чтить начнут, и с сапог царских пылинки слизывать научатся! Враг в державе моей останется лишь один — иноземный, своих же изведу под самый корень! Вот тебе, князь зловредный, проповедь моя пред судом праведным. Не взыщи, коли что не так вышло, ну так ведь и не поп же я, а всего лишь царь православный… Начинай, Алеша!

Но Адашев не успел дочитать и десятой части челобитий, как дверь

в подземелье со скрипом и тяжелым стуком отворилась, и с десяток кремлевских стражников внесли сюда тело княжича Андрея и вытолкнули поближе к царю того самого мужика, которого допрашивал монах Дионисий.

Царь вскочил на ноги.

— Это еще кто такие? — воскликнул он гневно. — Кто велел? Кто посмел?

— Не гневись, государь, — проговорил из своей тени игумен Левкий, — допроси мужичка. Дело-то одно…

— Ну-у-у! Кто таков? — выкрикнул Иван, вновь садясь на свою лавку. — Эй, поднимите-ка его!

Двое помощников палача поставили мужика на ноги. Оказалось, что он всего лишь по плечо царю, который со своим длинным, подогнутым книзу носом был похож сейчас на хищную птицу, нависшую над своей жертвой.

— Что — чрез дыбу да клещи говорить станешь? Кто таков?

— Че… че… человек я… дворовый вот… вот…

— Чей? — Царь гневно топнул ногою.

— Его… князя Бориса… княжичей его…

— Этого, что ли? — Царь указал пальцем на князя Бориса, который с отвисшей челюстью и выпученными глазами с невыразимым ужасом смотрел на брошенный поблизости труп.

— Его… великий государь… и сыночка его… Алексея… сталбыть… и того тоже… что лежит…

— А это кто таков? — не понял царь и кивнул в сторону трупа.

— Так сын это… его… князя Бориса… сталбыть, Андрей Борисович…

— Кто убил княжича?

— Так неведомо, государь пресветлый… темно ить было, что в преисподней… не приведи…

— Где? — Царь явно терял терпение, а это могло слишком скверно кончиться, и не только для этого мужика…

— Так… — Мужик висел на руках помощников палача и смотрел куда-то в грудь царя, не смея поднять головы. — В монастыре… прости господи… помилуй, государь великий…

— В монастыре? В каком еще монастыре? — крикнул царь и, схватив мужика за волосы, поднял его лицо почти к своему. — Чего несешь, смерд? Говори толком иль на дыбу полезешь, вор княжий!

— Вор… истинный Господь — вор… Помилуй, государь пресветлый,

не своей волей на воровство сие пошел… Он… княжич Андрей… царствие ему… приказал… отбить князя Бориса да княжича Алексея, когда стрельцы забрали их, чтоб тебе на суд праведный доставить. У святой Троицы настигли мы их… стрельцов, сталбыть… ан там… там обоз великий сплотили…

да охраны при ем видимо-невидимо… и мы в тот обоз угодить-то угодили, ан в самый хвост… а те… ну, стрельцы, что князей наших везли… они посередке были… Так до Москвы и шли… никак нельзя добраться до них было… А в Москве… не приведи господь… что началось… все в разные стороны разъехались, мы и не уследили… потеряли мы стрельцов-то… В Кремле было напали на их след, так они в монастырь подалися… Чудов, сказывали… Нашел княжич Андрей монаха некоего, целых три рублика дал ему, а тот возьми да и проводи нас к келье, где стрельцы те вроде бы были, чтоб… сталбыть… взять их живьем да попытать, где князья наши да как отбить их обратно… заместо суда царского… А там палить начали… в темноте-то… монахи сбежались… повязали, кто в живых остался… Казни, государь пресветлый… своровал я супротив тебя… без воли моей на то, ан своровал… грешен…

— Та-а-а-ак… — Царь отпустил голову мужика и устало сел на свою лавку. — На обитель святую приступом пошли… в Кремле… Что скажешь, князь Курбский?

— Ушам своим не верю, государь! — ответил князь. — Не наговор ли это? Дозволь мне тотчас самому в монастырь дойти…

— Хм… — мрачно, угрожающе усмехнулся Иван. — Ну что ж, ступайте, князья… Все… Святой отец, проводи! Но чрез час малый… самый малый!.. чтоб здесь все были бы! И ты, святой отец. — Когда все четверо вышли, он обратился к князю Борису: — Ну а ты чего скажешь, князь?

Но тот продолжал с непередаваемым ужасом смотреть на кровоточащий труп своего сына, и единственным изменением на лице его были крупные, как градины, слезы, медленно скатывавшиеся с немигающих глаз. Любимый сын!.. Последняя — предсмертная! — надежда и утешение… И его…

за попытку спасти отца своего… Так вот он каков, оказывается, книжник да тихоня Андрей!.. Голос царя он слышал теперь откуда-то словно издалека, но слова почти не доходили до сознания.

— Помнится, Алеша, — говорил Иван Адашеву, — целыми днями голодными да неухоженными с братцем своим Юрьем бегали мы по палатам великокняжеским и то хлебца где ущипнем, то кость какую необглоданную добудем да и догрызем… Всем ведомо, что трех лет от роду государем Московским и всея Руси стал я, от покойного батюшки своего, царствие ему небесное и вечное блаженство… — Иван троекратно перекрестился, — державу нашу получивши. Покуда была при мне да братце Юрье матушка наша любимая, великая княгиня Елена Васильевна, из рода князей Глинских, правительницей, в обиду нас никому не давала, а как померла… и это

в тридцать-то лет, при полной силе и красоте своей!.. так и задумали бояре некие извести и обоих сыновей ее. А саму, голубушку нашу, отравили бояре ближние… отравили… сомнения у меня нету… Ан всех отыщу… всех достану… дай час малый!.. — Иван вдруг замолчал, уйдя в глубину своих чувств

и мыслей. Потом, слегка тряхнув головою, словно сбросив с себя этот груз, продолжал: — Хм… Припоминаю смешное, что веселило до слез боярство мое верхнее: бывало, мы играем (мне-то по смерти матушки всего восемь годочков и было-то, а братцу моему еще и семи не исполнилось), а князь Иван Васильевич Шуйский сидит себе на лавке, локтем о постель отца нашего опершись, а ногу на нее положив, да кидает нам кусочки малые лимона засахаренного — де ловите, словно собачата дворовые, лакомство сие из рук моих, княжата великие, в ничтожестве пребывающие! Смешно, Алеша, верно?

— Да уж куда смешнее… — тихо пробормотал Адашев. — Спеси высокородных предела нету… Этот вот, вор отпетый, и вовсе над царем сам себя возвел…