двери какое-то шипение. Он замер и напряженно прислушался, а потом вскочил на ноги, дулом пистолета ткнул в бок того, кого назвал Мишкой, и прошептал ему прямо в ухо:
— Тс-с-с… Очнись живее! Буди всех, да без единого звука! Всех ко мне, сюда… Туши свечу… Тс-с-с, косолапый… Отбиваемся сперва пистолетным боем, потом уж шестоперами да саблями… Тс-с-с!.. Ко мне все! Свечу… свечу-то гаси!.. Ну, дай бог удачи!..
Теперь из-за двери уже отчетливо слышались тихие, шепотом, голоса…
— Тута…
— Коли сплутуешь, башку твою оторвем тут же!
— Сохрани господь, боярин… тута… тута они… Сам еду им сюда носил… Ты бы скорее, боярин, дело- то свое делал, не то явится брат Дионисий, поднимет сполох — все пропадем!..
— Ладно… Сгинь покудова, червь Господень… А вы… чтоб тихо все было бы, без единого звука… как велел я вам… Никого не бить до смерти… всех вязать, в рот тряпку и… Ну, за мною!
Дверь с легким скрипом открылась. Привыкшие к кромешной тьме глаза стрельцов различили фигуры людей с веревками в руках — одна, две… пять… восемь…
Пистолетные выстрелы слились в один мощный залп. Дым, выедающий глаза и легкие…
Хрипы, стоны, ругань…
И — кромешная тьма…
— Мишка, притвори дверь, чтоб никто из воров не выскочил! Руби на-
смерть, коли будут рваться! Круши их черепа шестопером!
Из-за двери послышался топот многих ног и крики монахов.
— Не бегите толпою-то! — командовал кто-то. — Вставайте с факелами вдоль стены! Кто из воров выбежит оттуда — бей дубьем по копытам да вяжи! Эй, стрельцы, вас, что ли, взрывали? Да вы живы ли?
— На нас напали в обители Божьей! Отбиваемся… покуда…
— Отворите дверь! С помощью Господней управимся с татями — вся братия Чудова сейчас тута! Ну, отворяйте, служивые!
Когда дым в келье наконец рассеялся, стрельцы и монахи невольно со-дрогнулись от ужаса: в лужах крови на полу валялись пятеро людей с размозженными головами, еще четверо истекали кровью в углу под разбитым иконостасом…
Знакомый стрельцам монах, которого, как оказалось, звали братом Дионисием, отдал свой факел собрату, высоко засучил оба рукава рясы и нагнулся над кучей окровавленных тел. Раскидывая их, словно это были говяжьи туши на рынке, он наконец облюбовал какого-то чернобородого пришельца без видимых следов ранений и приступил к допросу, предварительно прижав его спиною к стене и жестко, с силой, вонзив свое колено ему в пах.
— Кто таков? Отвечай единым духом да чистую правду, иначе раздавлю!
— Ногу… ногу убери… с того места… дух заходит… да не души… ради…
— Ну!
— Люди… люди мы князя Андрея…
— Какого такого князя Андрея? Толком говори, раб Божий! Удавлю,
перекрестясь!..
— Сына княжеского… Бориса Ага…фон…ыча…
Стрелецкий начальник подскочил к допрашиваемому.
— Где князь Андрей?
— Вона… без головы… в зеленом…
Неровное пламя факелов осветило плавающее в крови тело человека
с почти полностью снесенным черепом…
— Зачем явились в обитель Божью? — продолжал допрос Дионисий.
— Стрельцов отсель выкрасть… Князь приказал… От самой Троицы
за ними гонимся… В Кремле было след утеряли…
— Зачем вам те стрельцы понадобились?
— Князей отбить… отца князя Андрея да братца его Алексея…
— Ага! — понимающе посмотрел Дионисий на стрельца. — Сталбыть, вся семейка княжеская в капкан и угодила! Кто на монастырь-то на наш перстом ткнул?
— Мних един…
— Ясно, что не Господь Бог. Какой такой мних? Имя ему?
— Круглый такой… на роже рябины…
— Эй, братья, отловите-ка поживее Мефодия — его работа! А этого татя свяжите да берегите пуще глаза — игумен допрос с него снимет да прикажет, какой казни удостоить его. Которых живых — вяжите тож. Всех в подвал каменный. Этого… безголового… князя в подвальной подклети бросьте. Покойников покуда тут оставьте да дверь притворите плотно. Игумен потом прикажет, куда их… Эй, а ты чего это, стрелец, глаза замочил? Уж не покойничков ли сих жаль обуяла?
— Одного… нашего… убили насмерть… тати проклятые… — давился слезами стрелецкий начальник.
— Ну, — вздохнул и перекрестился Дионисий, — его-то мы схороним как подобает истинному христианину и воину. Который он тут?
— Вон тот…
— Унесите его, братья, обмойте, приберите. Знаете сами, чего делать надобно… А вы, стрельцы- удальцы, Богом охраняемые да спасаемые, пойдемте-ка со мною в некое иное место… Братья, покуда не вернется наш игумен, никому по кельям не уходить. Все входы и выходы беречь неусыпно! Коли стража кремлевская явится, стрельбу в монастыре услыша, пеняйте на звон
в ушах ихних. Как дело сие обернется, игумен обучит. Давайте за работу, братья…
Дионисий привел пятерых стрельцов в покои настоятеля Чудова монастыря Левкия.
— Помолитесь за упокой души убиенного безвинно товарища вашего да переведите дух от трудов ратных. Нелегка служба-то ваша, ой как нелегка…
— А ты куда же, отец Дионисий? — спросил стрелецкий начальник.
— Дело сие таково, что надобно мне до уха игумена нашего добраться,
да побыстрее. Может, и это лыко ему в строку выйдет? — А потом нагнулся к уху стрельца и прошептал: — А ты, стрелец, и вправду не зря черным платком-то прикрываешься — уж больно на девку ядреную похож!..
— Да не одно и то ж! Ладно, ступай себе с Богом, святой отец… Вернешься, на лавку к себе приму, приголублю, чем Бог наградил… Как раз и пистолеты к тому часу заряжу…
— Эк грозен-то как… Шучу я, небось…
— А мне не до шуток… глупых к тому же…
Глава XII
Несколько дальше от Спасского моста, вниз под гору к Москве-реке, в самой стене Кремля, но особенно — в Отводной башне Константиновских ворот, разместилось в те времена знаменитое по всей Руси страшилище: тюрьмы и обширные застенки, пытошные, наводившие ужас даже на людей бесстрашных. Там начинали говорить даже камни… как уверяли потомков летописцы тех лет… Там молчали, впитывая в себя невольные человеческие исповеди, одни лишь стены…
От палат царских сюда вел тайный подземный ход — в большом государ-стве слишком много больших государственных преступников, чтобы правитель мог позволить себе удовольствие пренебречь личным участием
в допросах! И царь Иван захаживал сюда частенько…
…Когда Дионисий легкой черной тенью проскользнул в низкую боковую дверь пытошной, царь Иван, согнувшись над поставленным на колени князем Борисом, почти в лицо его гневно выкрикивал:
— По волосинке единой держава наша собиралась! За триста лет столько голов народ положил, столько крови пролил, что до сей поры по костям пашем не просохшую еще от крови землицу русскую… Ан не ропщет народ-то наш! А почему? Что скажешь, мой многомудрый князь?