засахаренный лимон, читать, читать, читать…

— Царь Казанский Эдигер-Магомет ждет тебя, государь, у стен града своего, — говорил Висковатый.

— Деревянные да земляные стены не столь уж и страшны нам при пушечном-то бое, — заметил Иван. — Что скажете, князья-воеводы?

— На один крик их не возьмешь, — заявил князь Курбский. — Подрывы надобны. Стены деревянные настолько водой и всякими смолами пропитаны, что огонь не берет их, а ядра каменные отскакивают от них, словно горох. Дубовые стены-то, по сту и более лет в воде, да в растворах неких моренные. Не вдруг пробьешь их, рвать надобно, как и каменные.

— Ну-ну, рвите… Пороха не жалейте… А розмыслов130 по этому делу нам не занимать стать…

— Так, государь.

— Сколько у царя Эдигера войска сейчас собрано в Казани?

— Сказывают, государь, тысяч до семидесяти, — ответил князь Курлятев, — а пушек на стены затащили до сотни…

— А ты что скажешь, Иван Михайлович? — обеспокоился царь.

— Пушки люди мои в Казани по стволам пересчитали и перепроверили… Тридцать. Еще десяток на пушечном дворе ихнем работается… русскими же пленниками. Но в дело они не войдут: золотые рубли бреши

в них пробили незалатанные… Войска же там татарского до семидесяти тысяч половины недостает. Но по всему царству Казанскому раскиданы еще тысяч тридцать. Так что князь Дмитрий Иванович где-то возле истины ходит… Крымский разбойник свою отборную тысячу головорезов в Казани держит, да будет ли она в деле — еще поглядим: не с руки да не по уму Крыму напрямую супротив Москвы-то идти, ибо сам хан на сегодня на едином чохе и держится. Передрались там мурзы, как и в Казани, словно псы за кости мозговые. Вон Алексей Федорович две недели назад сам с Казани вернулся, обо всем тебе, государь, он подробно докладывал. За то время новостей из Казани не было. А вот из Свияжска князь Семен Иванович Микулинский что ни день гонцов в Москву шлет с доносами подробными. Так что за Казанью глаз у нас верный настроен. Брать ее, государь, надобно, созрела она для действа сего… На себя корону казанскую бери, иначе изведут казанцы и себя, и нас. Сегодня они своего царишку Шиг-Алея на ногайского Эдигера поменяли, завтра того — на крымского, потом падут под султана турецкого, а там, глядишь, снова в своей постели монгола с китайских степей обнимать станем, а то и сам китаец туда распожалует! Брать Казань следует, государь! Гнойник, перезрев, лопается и все здоровое окрест заражает…

Иван удовлетворенно закивал, подошел к столу, налил братину вина

и подал ее Висковатому. Тот поясно поклонился царю, перекрестился

и опорожнил ее одним духом.

— Покуда на восходе131 увязли мы по самую шею, — проговорил Иван, — не набросят ли на нас цепи потяжелее доброхоты наши с полудня132 или

с заката133? Не забыли мы о том, Иван Михайлович?

— Как уж тут забудешь, государь! — невесело усмехнулся дьяк. — Поляки, враги наши лютые от сотворения мира, от Москвы поближе будут, чем те же казанцы. Ни единой телеги нашей сквозь себя из Европы на Москву не пропускают, окромя вина, тряпок бездельных да пустяковины разной. За тайный провоз пороха, свинца, оружия и всякого иного товара, нам нужного разбойникам ихним, татям отпетым, тройным золотом платим, казну свою опустошая. Людей европейских, что по найму к нам едут, избивают, убивают или просто не пропускают. Не дают нам поляки дорогу в Европу, понимают, злыдни: пробьемся — крылья у нас вырастут, окрепнем до силы непреодолимой, обогатеем, а там, глядишь, и воздадим врагу вековечному по деяниям его. Словом, государь, и земли наши поляки под собою держат, и в Европу торговать не пускают! Лютый враг — он и есть таковой…

— Вот кого воевать надобно неустанно! — прогудел набатным колоколом князь Мстиславский. — Вот уж кто горло-то наше зажал накрепко, удушил напрочь!

— Остынь, князь! — Митрополит Макарий гневно пристукнул посохом. — Одну колоду прежде сними с ног-то державных… Третий раз за три года на Казань-то ходишь, и обратно ползешь, а туда же — поляка ему подавай, в Европу дорожку очисти! Воевать прежде выучитесь, воеводы до-

стославные, да молитесь при этом поусерднее!

Царь многозначительно промолчал, а дьяк Висковатый продолжал:

— Коли б одни поляки за горло нас ухватили… Горло наше, почитай, всех соседей наших влечет к себе неудержимо… Тевтоны вон весь берег балтий-

ский от нас закупорили: ни к нам кто, ни от нас некие. Вон епископ Дерптский задержал людишек иноземных, что к нам по нужде нашей ехали, да

и гноил их в узилище своем иным таким же в назидание, кто из Европ к нам за жалование превеликое поехать бы желали. Боится Европа возрастания да расширения государства Русского, боится единения земель наших, боится царя нашего, что единой державой самовластно правит, — всего боится, что тенью русскою ложится, вот поперек пути нашего и распласталася!

— Но к морю-то сему пробиваться нам все равно надобно, — тихо проговорил Иван, — иначе засохнем… завянем… отомрем… Срок только пусть выйдет… срок…

— Но прежде — Казань с Астраханью да с Крымом! — заметил Адашев. — Нельзя лезть во второй капкан, не освободившись от первого…

— Нельзя… — согласился царь и широко, звучно зевнул. — А что люди-то наши в челобитьях своих пишут, а, Алексей Федорович?

— Все больше воровство да своеволие людей верхних покою людям не дает, державу твою, государь, возмущает.

— Вот-вот! — вскипел вдруг Иван и резко поднялся с кресла. — Бояре все злобствуют! Все гребут под себя, ненасытные! Головы-то хоть рубишь ли змиям сим черным?

— Рубим, государь, коли вина доказана, ан не до всех достать мы можем…

— И до кого же достать не может Алексей Федорович Адашев, окольничий государев? — Царь подошел к своему любимцу и положил обе свои руки на его плечи. — Сказывай. Может, вместе и дотянемся…

— Челобитные есть на князя Бориса Агафоновича, — проговорил Адашев.

— У-у-у… из суздальских удельных… боярина Николая Ивановича Большого тестюшка дорогой… боярин не из малых… Говори, Алексей, чем народ возмутил наместник-то наш вологодский!

— И народ, и тебя, государя нашего…

— Смелый князь-то! — Иван скривил рот в презрительной усмешке. — Ну, говори, говори!

— Ропщет народ вологодский на теснения княжеские. Де жен да девок малолетних с сыном своим за долги берет. Корм себе со всего взимает,

с каждого рубля доходного по шестидесяти и более копеек в свою казну гребет. Де суд чинит не по сути и не по закону, а по посулу знатному. В войско твое сено не поставил ни в прошлом году, ни в этом к походу казанскому. Врал тебе, государю, будто погнило все от дождей непрестанных, ан оба лета сухими были, сена скосили втрое против обычного да Литве все и продал себе в прибыль великую. Два года казне ни копейки не передал. В этом году в Сретенье собрал обоз знатный с налогом меховым со всей земли вологодской. По перечню в челобитной товару там всяческого окромя мехов тысяч, пожалуй, на двадцать, а уж меха те оценить на глазок вообще невозможно. Везти тот обоз назначил князь дворянина твоего Саватеева Василия, мужа тебе, государь, хорошо известного. Тот присовокупил к обозу княжескому еще и свой, собрал всю семью свою да челядь дворовую

и тронулся на Москву. Ан не дошел: людишки князевы, разбойники лесные, всех перебили, а обоз многоценный угнали. Некие люди вологодские доподлинно видели главаря разбойников этих по кличке Воевода и слышали, как князь говорил с ним о деле сем и обещал убийце и вору тому выхлопотать для него дворянство и поместье знатное за обоз тот и иные его заслуги перед князем. Где теперь обоз тот — неведомо, только кто-то в палаты княжеские отрубленную голову Воеводы того подбросил: де погляди, князь, на помощничка своего!

— Дворянин-то где, говоришь? — не спросил — проскрежетал сквозь зубы царь.

— На колья его взяли разбойники, все нутро на землю выпустили со смехом сатанинским, — вставил