Капеллан сказал ему тогда, что вот сама жертва пришла ко времени в башню и что нужно воспользоваться этим.

Граф принял это за указание судьбы и приступил к совершению своих обрядов.

Сестра графини, все слышавшая наверху, заметила в это время братьев, которые ехали в замок. Она стала кричать им, чтобы они спешили, ехали скорее, и они успели доскакать вовремя. Граф Жиль был пойман на месте преступления, предан суду, судим и сожжен на костре живым, вместе со своим капелланом.

— Неужели все это правда и безумие могло дойти до таких пределов? — спросил Орленев.

— К сожалению, правда. И ужасы черной обедни не прекратились до наших дней.

— Как? И убийство продолжается?

— Да, только теперь убиваются петухи.

Рассказ Гирли сильно поразил Орленева. Та самая Маргарита, которую он знал, оказывалось, была замешана в ужасах и непотребстве безумия зла.

Записка, написанная ей пред смертью, и сверток из ее шифоньерки лежали в кармане у Орленева. Только теперь вспомнил он про них, и теперь они точно обожгли его. Что они содержали в себе? Может быть, страшные и нелепые тайны этого самого безумия? И Орленев с гадливостью и отвращением достал записку и сверток.

— Что это? — спросил Гирли.

Сергей Александрович объяснил и сказал, что только теперь вспомнил про переданные ему Маргаритой бумаги.

— Я не знаю, что делать с ними, возьмите их, — сказал он.

Гирли, как бы уже готовый ко всему, готовый к новому несчастью, которое для него, как бы велико ни было оно, не могло превзойти случившееся с ним, протянул руку и взял сложенный листок бумаги, который передавал ему Орленев. Рука его сильно дрожала.

Он взял записку, развернул ее, прочел, прочел еще раз. Сергей Александрович видел, что он узнал из этой записки что-то очень важное — так вдруг изменилось его лицо, то есть не изменилось оно, а стало вдруг прежним, строгим и сосредоточенным. Он опустил руки и закрыл лицо, точно мало-помалу приходил в себя.

— О Господи! — проговорил он наконец медленно и тихо. — Поистине испытуешь, и пути Твои неизъяснимы. Только в Твоих руках помощь и Твоим произволением жив человек. — Он снова умолк, потом спросил: — Эту записку, вы говорите, писала сама Маргарита?

— Да, так мне рассказывала горничная. Маргарита писала при ней.

— Это ее рука, несомненно, — подтвердил Гирли, — хотя видно, что она писала с большим трудом. Прочтите! — и он обратно протянул записку Маргариты Орленеву.

Большими, размашистыми и нетвердыми буквами на этой записке значилось:

«Не хочу, чтобы меня похоронили под именем, мне не принадлежащим. Имя Маргариты Дюваль я взяла себе самовольно, случайно напав в старых газетах на процесс доктора. Никогда я его дочерью не была, а выдавала себя за нее, потому что это была реклама, и я возбуждала к себе участие. Деньги свои оставляю единственному человеку, хорошо ко мне относившемуся, Гирли. Хочу, чтобы на моей могиле было настоящее мое имя…»

Записка была не кончена. Написана она была по-французски.

В свертке оказались подлинные документы француженки, подтверждавшие, что она — не Маргарита, а Люция Шарлотта Мария Пужи, дочь сапожника в Марселе. Тут же лежал чек на предъявителя банкиру Сутерланду на сумму, полученную за имение.

Орленев понимал, что все это было и утешительно для Гирли, и вместе с тем подавало повод к новым догадкам и новому волнению и беспокойству. Если женщина, выдававшая себя за Маргариту, умерла и после ее смерти оказалось, что она была не та, которую всю свою жизнь искал Гирли, — это еще не было доказательством тому, что настоящая Маргарита жива. Может быть, и ее уже давно нет на свете. Но если даже она и жива, то как и где искать ее?

— Ну, что же, — сказал все-таки Орленев, стараясь ободрить старика, — нужно приняться опять за поиски сначала. Вы, насколько я знаю, не из тех людей, чтобы унывать или задумываться пред препятствиями.

— Да, опять сначала, — повторил Гирли. — Боже мой, сколько раз принимался я сначала, терпеливо и безропотно, и — делать нечего — возьмусь опять, но как? С каждым годом я становлюсь нетерпеливее, потому что чувствую, что старость берет свое и дни мои приближаются к концу. Неужели я умру, не найдя настоящей Маргариты Дюваль?

Орленеву от всей души было жалко старого Гирли. Он страстно желал помочь ему, но понимал, что это вне его власти и возможности.

Однако он все-таки постарался хотя бы вопросами выразить свое участие.

— Вот что, — начал он подумав, — если эта француженка могла взять имя настоящей Маргариты Дюваль, то, может быть, сама Маргарита скрывается где-нибудь тоже не под своим именем, а почему- нибудь оно изменено у нее.

— Может быть! — согласился Гирли, снова опуская голову.

— Ну так вот, нет ли какой-нибудь приметы, по которой можно было бы узнать ее? Ведь вы выяснили

себе все подробности, которые касаются ее. В этих подробностях нет ли чего-нибудь такого, что даст хоть нить?

— Есть. Медальон! Хозяйка квартиры, где жила мать Маргариты и откуда взяли на воспитание девочку неизвестные люди, рассказывала мне, что у нее был медальон.

— Она вам описала его?

— Медальон небольшой, овальный, с бриллиантами наверху в виде сияния, а внутри миниатюра, изображающая двух детей.

Орленев задумался. Он смутно припоминал что-то. Ему казалось, что нечто подобное этому медальону он видел и притом сравнительно очень недавно, но где именно, как и при каких условиях, не мог догадаться и силился припомнить.

И вдруг ему представились с полной ясностью балаган, сцена, клетка со львами и там маленькая Шарлотта с медальоном на шее.

Неужели это была она, настоящая Маргарита?

— Знаете что, Гирли? — проговорил вдруг Орленев. — ожет быть, я напал на след той, которую вы ищете.

— Напали на след?

— Да.

Гирли улыбнулся и, махнув рукой, ответил:

— Сколько раз я думал то же самое!

— Я вам и не говорю уверенно, — подхватил Орленев, — может быть, я и ошибаюсь, но во всяком случае дело похоже на правду. Я знаю только, что я видел на днях молодую девушку с медальоном на шее, и именно, насколько я помню, на нем было из бриллиантов нечто вроде сияния.

— Где же вы видели ее?

— В балагане на представлении; она входила в клетку со львами.