Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.

— Друг мой, что с тобою? — спросила Елизавета Борисовна.

— То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким-то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте-с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!..

— Пошли за становым!

— За становым — это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! — он опустился в кресло. — Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь — стон пойдет!.. Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал — все не в счет. На то ты и барин!.. И что это Федор Матвеевич не едет!

— Ведь он обещался к вечеру!

Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.

— Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?

— С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?

— Ну?

Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.

— Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.

— С наслаждением! — с готовностью откликнулся Силин.

— Ну, а я насчет чая и закуски! — весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.

Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много-много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!

Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.

Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.

В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою. Вера обняла ее за талию и говорила ей:

— Я догадалась сразу, еще тогда, что вас так убивает, а теперь, когда вы вдруг повеселели, я все поняла. Ну, видите теперь, это не он!

Анна Ивановна покраснела.

— И никогда не мог он этого сделать! — горячо продолжала Вера. — Уже одно то, что он писатель, говорит о его порядочности. Я не знаю, обвиняй все его, я бы не поверила. Это все равно что говорили бы про Федора Матвеевича!

Анна Ивановна пристально взглянула на нее и, увидав, как Вера внезапно вспыхнула, улыбнулась и обняла ее.

— Милая вы моя, — ласково сказала она, — если вы угадали мое тайное горе, то только отчасти. Я не могу его вам поведать, но оно велико, моя дорогая. Слава Богу, вы никогда не будете его знать.

Вера с тревогою посмотрела на нее, потом обняла ее и порывисто сказала:

— Вы все забудьте, и через полгода он женится на вас, а мы будем радоваться.

Лицо Анны Ивановны вспыхнуло в свою очередь, но она тотчас подняла свою руку, словно защищаясь.

— Нет, этого никогда не будет, — ответила она, — это могло быть!..

— Фу, какая вы похоронная! — капризно сказала Вера.

— Чай пить! — раздался с балкона звонкий голос Елизаветы Борисовны.

Солнце закатывалось, и облака, покрывавшие запад, казались лужами крови, бросая от себя красноватый отблеск.

В воздухе было душно, сгущалась вечерняя мгла, и как-то особенно приятно было сидеть на балконе и пить чай в эту пору. Анна Ивановна напоила Лизу и полусонную отнесла в кроватку.

Когда она вернулась и села подле Веры, Силин рассказывал о фельетоне Долинина. Он не помнил его точно. 'Но там, — говорил Силин, — подпущено что-то мистическое и так близко касается этого убийства, что всех заинтересовало, а редактор прямо в восторге'.

Вера пожала под столом руку Анны Ивановны.

— Он талантливый, — сказала Елизавета Борисовна. — Несомненно! Это видно даже по его открытому лицу, по голосу, манерам, — отозвался Можаев, — я читал сборник его рассказов и увлекся ими. Мне он очень понравился.

Вера опять стиснула руку Анны Ивановны.

— Он был моим товарищем, — сказал Силин таким тоном, словно от этого зависела талантливость Долинина, — мы с ним дружим и теперь, а тогда… помнишь, Анюта? — спросил он сестру. Та смутилась, застигнутая врасплох, и обрадовалась, когда внезапное появление Весенина отвлекло от нее внимание.

— Чай да сахар! — приветствовал он.

— А вот и вы! Вас-то нам и не хватало! — отозвалась Елизавета Борисовна. Вера задорно сказала:

— Федор Матвеевич сейчас уйдет в контору. Он очень занят.

— Сегодня я уж отработался! — ответил Весенин.

— И я, батюшка! — признался Можаев. — Ваш Ознобов задал звону нам всем. Того гляди, бунт будет!

— Ну, уж и бунт! — улыбнулся Весенин. — Елизавета Борисовна, дайте мне тарелочку простокваши, а я вам за это письмецо дам!

— От кого?

— От кого же, как не от вашей любезной madame Лоране. Пусть, говорит, ответят: сами на примерку приедут или мне к ним?

— Где письмо?

— Вот-с! Получите!

С едва сдерживаемым волнением Елизавета Борисовна схватила письмо и опустила его в карман.

— Ну, что нового? — предложил Силин обычный вопрос.

— Нового? Есть! — серьезно ответил Весенин. — Николая Петровича Долинина арестовали по подозрению в убийстве.

— Не может быть! — вскочил со стула Силин.

— Помогите! — вскрикнула Вера. — С Анной Ивановной дурно…

Был ранний вечерний час. Весенин, наработавшись за день, не торопясь ехал на беговых дрожках в усадьбу Можаевых, думая посидеть у них недолго и отправиться уже к себе на покой. За день он успел везде побывать и все осмотреть: был на сенокосе, на картофельном поле, на мельнице и лесопильне, виделся с подрядчиком, взявшим на себя кладку здания под завод. Ему ехать бы прямо к себе и залечь спать, но его тянуло к Можаевым, где после чая он послушает игру Веры, пожмет ее руку и услышит ее голос и смех.

Лошадь без вожжей шла привычной дорогой, лениво встряхивая головой и отмахиваясь хвостом от беспокойных оводов.