— Никогда! Никогда больше не называй меня Дианой! — кричала я. — Я не твоя треклятая охотничья секс-богиня! Я не выходила за тебя замуж под этим чертовым священным дубом! Я — Энди Андропулис Колхаун, а ты — сумасшедший, Богом проклятый душевнобольной, и, если ты еще раз назовешь меня Дианой, я убью тебя!
Долгое время мы смотрели друг на друга, стоя под полуденным, густым, как патока, солнцем. Затем Том повернулся в мягких мокасинах и скрылся в лесу. Я продолжала стоять, как изваяние, стараясь не расплакаться, стараясь отдышаться, пытаясь не думать ни о чем, кроме птичьих голосов, наполнявших огромную солнечную тишину Биг Сильвер.
Затем я слабо крикнула вслед уходящему мужчине:
— Действительно прекрасный поступок, Том, правильно — оставь меня одну в тысяче миль ниоткуда, посреди болот. Ты большой человек, Том!
Ответа не последовало. Я знала, что его не будет. Я стояла еще некоторое время, пытаясь составить праведную обвинительную речь против Тома; все это делалось от страха быть оставленной на болотах Биг Сильвер. Но безуспешно. У меня была винтовка, и я знала: все, что мне нужно делать, — это следовать вдоль ручья. Вскоре, чувствуя себя такой же старой и опустошенной, как ядро погибшей планеты, я подняла маленький „рюгер' и отправилась в путь.
Когда через полтора часа я устало вошла во двор дома на Козьем ручье, мокрая от пота, поцарапанная колючим кустарником, с курткой, повязанной вокруг талии, и с всклокоченными волосами — совершенно дикая женщина, — дом оказался закрыт, грузовичок Тома отсутствовал, а дым из трубы не поднимался в чистое апрельское небо.
Глава 12
Я терпела разлуку большую часть недели, но затем вновь отправилась на Козий ручей. Я не встречала Тома в колледже, но и раньше я не видела его там по целым дням: мы никогда не придавали этому значения. После работы, по вечерам, я ждала, что зазвонит телефон, а когда он безмолвствовал, я напоминала самой себе, что Том и раньше пропадал в глуши надолго, не сообщая мне, что уходит. Его отсутствие и молчание можно было объяснить различными причинами, и я не думала, что хотя бы одна из причин, придуманных мной, окажется верна. Тогда на берегу ручья я наговорила ему убийственные вещи. Он открыл мне свое величайшее горе, а я почти смертельно наказала его за это. Вдали от немых дремлющих весенних лесов и освещенного солнцем ужаса от вида абсурдной смерти маленькой оленихи, мне казалось, что я глупо и чрезмерно отреагировала на гнев и горе Тома. Ведь он просто хотел выговориться, излить душу от возмущения, боли и ярости, он не стал бы искать несуществующий источник отравления или взрывать ядерный завод. Господи, конечно же нет! Он был просто Томом, не больше и не меньше. Он не станет убивать ради лесов Биг Сильвер или умирать за идею.
Но даже пока я ехала на Козий ручей, я знала, что он может сделать и то и другое. Под моим чувством раскаяния и боли таился холодный и устойчивый страх. Я знала, что люблю человека, для которого не существует границ, и это знание пугало меня так сильно, как поглощала любовь. Я вновь ощутила знакомую беспомощность, безнадежность и утрату, принесенные любовью. Спасаясь от чрезмерности, я снова влетела в ее объятия. Животный страх обуял меня. И мне так недоставало Тома, что на полпути к Козьему ручью я разрыдалась.
— Пожалуйста, будь там, — шептала я, ощущая на губах соленый привкус слез. — Пожалуйста, будь там, пусть все снова будет хорошо. Прошу тебя, не будь сумасшедшим, я не могу без тебя.
Но его там не было. Дом был погружен во тьму и в первый раз, насколько я помню, закрыт на ключ. Грузовичок отсутствовал.
Я сходила вниз, к козьему сараю, и заглянула в окна. Дом был пуст, но я заметила у ручья пасшихся на солнышке коз и козлят, в кормушках лежало свежее сено. Среди животных я увидела Мисси, она подняла голову и посмотрела на меня, но не подбежала, блея от радости, как при виде Хилари или Тома. Эрла я не видела. Уток также не было поблизости, хотя я и слышала их отдаленное кряканье. Кто-то кормил животных, и я знала, что это был не Том. Темный дом свидетельствовал об отсутствии хозяина, я бы определила, что его нет, даже если бы все было иначе, я чувствовала его отсутствие самым нутром. И все же до последнего момента я надеялась, что Том оставит мне какое-нибудь сообщение. Но на двери не было никакой записки.
На другой день я отправилась в кабинет Мартина Лонг-стрита, но декана на месте не оказалось. Секретарь смиренно покачала головой:
— Он вновь исчез, — заявила она, — третий раз за год, не считая праздников. Ушел почти неделю назад и сказал, что не знает, когда вернется. Вы бы только видели, какую на этот раз нашли ему замену. По крайней мере пять студентов уже приходили с жалобами. Если бы профессор Лонгстрит не был гением, его бы давно уволили, это точно. Я передам, что вы заходили.
— Спасибо. Я зайду попозже. Ничего серьезного, — заверила я секретаршу и пошла через холл в офис Тома. Кабинет оказался закрыт на ключ, свет не горел. Я знала, что его рыхлая, вечно недовольная секретарша обслуживает еще трех профессоров, и поэтому не захотела обращаться к ней. Вместо этого я отправилась к кабинету, где Том обычно проводил занятия, и заглянула через стеклянную панель двери. Женщина в брючном костюме из полиэстра, похожая на танк, стояла у доски и рисовала нечто, напоминающее пентаграммы. Комната была заполнена наполовину.
Значит, он действительно ушел, ушел далеко вверх по ручью или, что было еще ужаснее, в темные леса за рекой. Во владения завода „Биг Сильвер'. Долгие дни после этого я жила в поту тревожных предчувствий, почти боялась включать вечерние новости или брать телефонную трубку. А телефон звонил редко.
По прошествии еще одной недели я перестала так сильно бояться, что Том отправился к заводу, чтобы нанести ему ущерб. Если бы это было так, я бы услышала новости. Но я не видела ни Тома, ни Мартина Лонгстрита в колледже, не встречала Риза Кармоди, когда останавливалась у кафе рядом с прачечной-автоматом, которое он любил посещать. Тревога перешла в какую-то инертную тяжесть, тупой застой. Я ходила на работу, забирала Хилари из школы и привозила домой. Я ездила за продуктами, готовила обед, мыла посуду, стирала белье, отдавала автомобиль в мелкий ремонт и приглашала мастера для осмотра кондиционера.
Погода установилась тихая и жаркая. Я пару раз возила Хилари поплавать в бассейне Тиш и Чарли. Я знала, что бассейн на заднем дворе у Марджори и Уинна Чепин в эти долгие теплые послеполуденные часы и в выходные дни будет полон визжащих и плещущихся детей. Но Хил не желала ездить туда, и я даже была этому рада. Без влиятельной защиты Картера или Тома я не была больше условным членом общества Старого Пэмбертона. Конечно, нас с Хилари сердечно приветствовали бы: девочку — ради нее самой, меня — ради Тиш и Чарли. Но легкость моего былого статуса „младшей дочери' города уже отсутствовала, а я не хотела ходить куда-либо, где меня только терпели.
Хилари не спрашивала о Томе, только кивнула, когда я сказала, что он ушел в леса. Я не рассказывала ей о состоянии убитой оленихи и, конечно, о ссоре с Томом. Но девочка почувствовала окружающую меня атмосферу беспокойства, хотя и не знала ее причин. Она не плакала, не ныла и не приставала ко мне, а притихла, стала молчаливой, ее энергия, подскакивавшая, как ртуть в термометре, внезапно испарилась. Девочка не хотела выходить из дома. Я брала напрокат бесчисленные видеофильмы, и мы вместе смотрели их, обычно даже не затрудняясь включить свет при наступлении темноты. Это напоминало мне те бесконечные, неразличимые дни в арендованной квартире кондоминиума в Атланте, после того как мы покинули Криса, до переезда в Пэмбертон. Эта мысль приводила меня в тупое отчаяние, но мне попросту не хватало энергии включить свет или перестать смотреть фильмы. Думаю, Хилари все еще оставалась бы за этим занятием, следя тусклыми глазами за актером, ищущим себе дом, если бы опять не Тиш.
Однажды вечером в конце мая она вошла в гостиную нашего коттеджа, захлопнула за собой дверь,
