— Че она? — спросила Татьяна мужа. Он пожал плечами. Кузя сказал:

— Бабушку сейчас будут награждать! За безупречное служение!

Выговорил все правильно, надо же!

— Видишь, — сказала Татьяна мужу, — какая у нас мама?

— Да уж, — усмехнулся Валера.

— Не то что твоя! Вообще не обращает! На Кузю совсем!

Валера только рукой махнул.

Когда бабушка добралась до сцены, вдруг открылся занавес, и все увидели стоящую за занавесом ракету. Рядом были накрыты богатые столы.

— Ракета?

— Ее будут отправлять на другую планету, — сказал каким-то взрослым голосом Кузя. — Но там такое время, что она уедет туда на сто лет, а вернется к нам прямо сейчас. Но она проживет лишних сто лет для себя. Это награда для Золушек.

Татьяна ничего не поняла.

Потом вдруг ракета осела, расползлась в талии, стала похожа на яйцо, треснула, оттуда покатили волны грязи.

Все повскакали с мест, Валера схватил парня на закорки и двинулся через толпу, но снизу тут раздался жуткий крик мамы:

— Валерик! Таня! Руку хоть подайте!

Они обернулись и увидели маму, стоящую внизу в грязи по колено, оплетенную какими-то черными лентами или (они шевелились) бесконечными змеями.

Вот одна лента вздыбилась, сделала петлю и стала дрожать у лица мамы, упруго примериваясь то одним боком, то другим, как живая.

Валерик шагнул уходить, но в этот момент завертелся на его плечах Кузя, завизжал «баба, баба!», стал ползти вниз и сполз как-то, и бросился вниз к бабушке, где вскипала черная грязь, полная змей.

— Мама, я иду! — закричала на бегу Татьяна, спускаясь, а мужу гневно сказала: — Лови Кузю, раз ничего больше не можешь!

— Тещу не выдам, хватай Кузю, — отвечал Валера, бросаясь вниз как русская ракета, как хоккеист на ледяном поле.

Татьяна догнала маленького Кузю, схватила его и потащила наверх, а Валера в это время выловил из грязи бабушку.

А тут и ракета взорвалась и все исчезло. Долго Татьяна отмывала в театральном туалете свою маму.

Валера исчез за дверью рядом. Потом они воссоединились и пошли домой. Отперли дверь, а в квартире, в черной жиже на полу, вертелись, вздымались и опадали черные живые веревки…

Семейка оказалась на улице и пошла в скверик. Во дворе было неудобно сидеть в таком грязном виде.

Татьяна опять стала плакать и проситься в дурдом, крича, что ей все показалось, что на самом деле мир это сон и ей все снится.

— Не хочу просыпаться, — твердила она как в горячке. — Дайте мне укол.

Пока она так плакала, ее семья сидела рядом на скамейке, а потом настала ночь, и все растворилось во тьме.

Татьяна очнулась, лежа у себя в квартире на полу, потому что в дверь стучали и звонили.

Она с трудом встала, открыла дверь.

Там стояли запыленные, грязные, как бомжи со свалки, мама и Валера. Мама причем с двумя мешками наперевес.

У стоящих в дверях были усталые, какие-то чумовые лица и круглые от изумления глаза.

Татьяна сказала:

— Мам, ты почему?.. Ты там? Как ты чувствуешь?

Ей никто не ответил. Пришедшие осторожно заглядывали в квартиру.

В доме зияла пустота. Ветерок из открытых, полусгоревших окон гулял, шевеля лохмотья обоев.

— Что смотрите? — спросила Татьяна. — Змей уже нет, проходите.

Они переглянулись, кивнули и вошли.

— От это да, — загудел Валерий. — Погуляла без нас.

— Не я погуляла, — тихо возразила Татьяна.

— Как ты похудела! — закричала мама.

— А ты как! А Валера!

— Кузи нет дома? — осторожно спросила бабушка.

— Слава те, нету, — ответила Татьяна и заплакала.

Бабушка поставила свои мешки на стол, единственное сухое место в доме, и сказала:

— Большой мешочек — это был Кузя.

Татьяна отвернулась и заплакала, затыкая себе рот рукой.

— А маленький? — из вежливости к больной старушке спросил Валера.

— Маленький — это был Мишка.

— Здорово. А они не разговаривают?

— Пока что нет, — ответила бабушка неуверенно.

— А что там внутри-то? — спросил опять зять. — Можно посмотреть?

— А песок. Песочек, — объяснила помертвевшая баба Лена. — И все.

Она тяжело опустилась на обгорелый диван. Зять взял в руки маленький мешок, развязал его своими могучими пальчищами, и вдруг в образовавшуюся горловину оттуда на волю вылезла усатая голова! И тут же стал выдираться сам Мишка (уши на всякий случай прижатые). Он выскочил и от радости начал делать плотные восьмерки вокруг ног бабушки! И обвивать ее хвостом! Не обращая внимания на мокрый пол.

— Вот, — заключил Валера самодовольно и стал развязывать следующий мешок.

Через две секунды они уже все обнимались, Кузя молчал, тыкался носом то в бабушку, то в маму, Татьяна плакала, а отец всех отодвинул и стал подбрасывать Кузю до грязного потолка.

Бабушка твердила:

— Ну-ну, ну-ну, ну хватит…

А сама шмыгала носом.

Шесть рук, ведра и тряпки, пакет побелки для потолка и обои на стены…

Потом все пировали в чистой квартире, было много гостей, бабушка сделала тазик холодца и тазик винегрета. Люди натащили всякого добра.

— Мы бедные, — объяснял всем захмелевший зять, почему-то очень добрый. — У нас нет ни-че-го! Принимаем в дар любое. На тебе не-боже, чего нам негоже.

Потом народ пел любимые «То не вечер» и «Ой, мороз», печальные песни, но очень громко и радостно.

Кузя молчал, не путался под ногами, он сидел и смотрел по принесенному кем-то телевизору новости, все подряд.

Что-то он там кивал, шептал, показывал на экран пальцем, как все маленькие дети, а потом уходил и рисовал войну, взрывы или солнце, цветы и домик ниже цветов и один раз сказал бабушке, когда взрослые уже прощались в прихожей:

— Ты не умрешь.

— А как же, — закивала усталая бабушка. — А как же. Вот вырастешь, изобретешь лекарство от смерти.

— Да, — ответил он. — Приблизительно так.