– Ужин согреть? – появилась Лена.
– Не надо, – буркнул он, стирая ладонью капли воды с лица. Лена принесла полотенце. Не глядя на нее, Фрол взял.
– Вы много пьете… – позволила она заметить.
– Бывает, – вздохнул он.
– Фрол, вы взвалили на себя непосильную ношу. У вас своя жизнь, а тут мы… Не могли бы вы подыскать жилье? Вы же лучше знаете, где нас примут. Нам пора съехать.
– Куда? Если б были живы мои родители, я отправил бы вас в деревню. Но их давно нет, и у вас никого не осталось. Я все уладил, у меня вам ничего не грозит.
– Ничего? – усмехнулась Лена. – Не хотела вам говорить, но сегодня… Василиса приходила, хотела облить меня кислотой, Даша оттолкнула ее, в результате кислота пролилась ей на лицо. У вас с ней… было что-то?
– Было, – признался он. – Вот змея! Я ей покажу…
– Не надо, она и так наказана. – Лена помолчала. – С мальчиками в школе дети не разговаривают… Фрол… мне страшно.
– У меня вас никто не тронет, – вторично заверил ее он. – А вы больше не открывайте двери. Никому. И не выходите из квартиры.
– Чего нам еще ждать? – тяжело опустилась она на стул и задумалась.
20
Вадик заварил чай, слушая указки Регины Аркадьевны из комнаты, нашел все необходимое для чаепития, принес и поставил на журнальный столик. Старушка разлила чай, Архип Лукич не стал пить, а Вадик с удовольствием взял чашку.
– Молодой человек, – доставала она Вадима, – принесите коробку конфет из кухни. Она на полке лежит. – Пришлось ему выполнить и этот приказ. – Пейте чай с конфетами, – приказала она парню, не удостоив чести угостить Щукина. Видимо, следователь ей не очень понравился, хотя ему на это было наплевать. Но и Архипу Лукичу хозяйка уделила немного внимания: – Я вас не утомила?
Ага, так и ждет, чтоб он взвыл: «Бабуль, а нельзя ли покороче?» Не дождется.
– Нет, – заверил он. – Вы остановились на том, что Лена сказала: «Чего нам еще ждать?»
– А ждал их в скором времени удар. Яков Евсеевич сообщил Фролу лично, что полковник Огарев приговорен к расстрелу. Но и это было не все…
– Тебе, Фрол Пахомыч, поручение есть. Расстрелом Огарева будешь командовать ты. Служишь в нашем ведомстве давно, а пока не доказал преданность нашим идеям.
– Я не палач, – сорвалось с языка Самойлова. – Преданность я доказал, воюя с белыми и с басмачами в Туркестане. – Подобные аргументы приводили десятки заключенных, только их никто не слышал.
– Так тебе не палачом предстоит быть, – сверкнул очками Яков Евсеевич. Кажется, он рассердился. – По-твоему, я тоже палач?
– Это не входит в мои обязанности…
– Обязанности устанавливаю я, – тихо, но ультимативно сказал Яков Евсеевич. – В твою задачу входит всего-то зачитать приговор и отдать приказ. Не понимаю твоего отношения. Мы не палачи, мы проводим чистку наших рядов, это приказ товарища Сталина. Тебе напомнить? Все, кто сомневается и отказывается выполнить приказ, цитирую: «Объявляются врагами народа и иностранными шпионами, которые действуют по заданию спецслужб и контрреволюционных организаций и стремятся саботировать развертывание борьбы против классовых врагов». Задание ясно?
– Есть, – ответил Фрол сквозь стиснутые зубы.
Он не был готов к подобному повороту и не знал, как поступить. Идея пришла внезапно на очередной попойке. Безумная идея. И Фрол начал предворять ее в жизнь. Он делал вид, что пьет из жестяной кружки, а на самом деле почти не пил, зато накачивал все ту же пятерку, успешно разыгрывая пьяного. Перепились все до лежачего состояния, впрочем, Якову Евсеевичу много и не надо, он быстро сломался, остальных пришлось укачивать долго. По роду деятельности Фрол имел допуск к заключенным, но никогда не рисковал войти к Огареву один и поговорить с ним, иначе навредил бы ему и себе. Все, что удавалось сказать, это пару слов во время перехода от камеры до комнаты допросов, да и то не всегда. Когда последний собутыльник, Сальников, упал мордой на стол, Фрол выскользнул из кабинета начальника, где проходила попойка, и направился к Огареву, по пути считая караульных и спешно обдумывая план: стрелять нельзя, выстрелы услышат, поднимут тревогу. Ничего, есть другой способ, а выстрелы останутся напоследок, на выходе…
У последней двери, ведущей в длинный коридор подвала, где по бокам расположены камеры, стоял всего один караульный возле щитка с ключами. Фрол усмехнулся: плохонькую охрану организовал Яков Евсеевич, плохонькую. Ну, как проверка из центра приедет? Туго придется начальнику, жизнь закончит прежде, чем доконает его чахотка. Правда, проверяющих давно не было, Яков пользовался доверием, ибо перевыполнял план по уничтожению врагов. Собственно, отсюда не убежишь, да никто и не делал попыток. Запоры крепкие, на каждом пролете дежурит охрана, а на выходе не только у двери стоят двое караульных, но и у железных ворот дежурят вооруженные люди. Попадая сюда, человек падает духом, ни о каком побеге не думает, а думает, наверное, о несправедливости. Это сокрушающая сила – несправедливость, она полностью парализует, режет под корень.
Молоденький паренек с винтовкой у ноги вытянулся, когда Фрол остановился напротив него и участливо спросил:
– Как служба?
– Хорошо, товарищ Самойлов!
– Слышь, сгоняй-ка за водкой…
– Я ж на посту… – растерялся паренек. – Не могу. Нарушение устава.
– Как разговариваешь со старшим по званию? Скажешь наверху, я послал по просьбе Якова Евсеевича. Вот деньги, адрес, там всегда дадут. А я вместо тебя подежурю.
Паренек не стал перечить: раз начальство приказывает, так тому и быть. Забрал деньги, отдал винтовку и помчался наверх. Глупыш. Фрол мигом приставил винтовку к стене, взял нужные ключи.
Огарев не спал, поднялся, едва заскрежетала дверь на петлях, и принялся застегивать пуговицы кителя, щурясь от тусклого света, проникавшего из коридора.
– Георгий Денисович, – шепотом позвал Фрол. – Выходите.
– Куда? – насторожился Огарев. – На допрос?
– Попробую вывести вас… Караульных немного, в здании пусто. Руками обойдемся, а на выходе придется пострелять, я принес для вас…
– Не сметь! – яростно зашипел Огарев. – Никаких побегов!
– Георгий Денисович… – начал было Фрол.
– Молчать! – так же яростно прошипел Огарев. – Мальчишка! Дурак! Подумай о Лене и ребятах. Вон из камеры!
– Вас расстреляют, уже вынесен приговор трибунала, – привел последний довод Фрол. – У нас мало времени.
Георгий Денисович низко опустил голову. Как ни готовился он к неизбежности, а явилась она неожиданно.
– Я должен был пустить себе пулю в лоб еще в тридцать седьмом, когда расстреляли Тухачевского, – с чувством раскаяния произнес он. – За ошибки следует расплачиваться жизнью, а я совершил главную ошибку – поверил, что это все воля народа, а не кучки параноиков. Но я не сделал этого из-за жены и детей, не сделаю и сейчас ради них же. Ты подумал, что с ними будет? Да и мы погибнем. Я офицер, а не трус.
– Георгий Денисович… – не терял еще надежды уговорить его Фрол. – Мне приказано командовать вашим расстрелом. Вы понимаете, что я не смогу?
– Не понимаю. Ты офицер? Будь любезен, исполняй приказ, каким бы он ни был. Даже если тебе прикажут стрелять в меня, ты должен стрелять. Я тебя прощаю, думай об этом. – Огарев на секунду задумался, сведя брови к переносице и поглаживая ладонями колени. – Узнаю Якова. Сам едва жив, а устраивает эксперименты над людьми, потому что ничтожество не желает покидать мир в одиночестве.
