Внизу расстилался не замерзший в ту зиму лиман. По нему, как всегда, ползли ленивые многоножки галер. Поближе чернели недвижные пятна — остовы разбитых турецких кораблей.

Войку знал уже, что почти в день битвы у Высокого Моста к городу подходилтурецкий флот. Османы приблизились ночью, надеясь застать белгородцев врасплох; они успели высадить южнее гавани отряд и даже выгрузили несколько больших осадных пушек. Но люди пана Тудора ударили по десанту, в то время как пушки с крепости повели с судовой турецкой артиллерией яростную дуэль. Бой под тынами порта был упорным, янычары десанта резались с молдавскими воинами свирепо, не желая отдавать захваченного клочка земли. Но турок все-таки сбросили в лиман. А пушки, брошенные ими на берегу и снятые ватагами белгородцев с подбитых галер, остались и пополнили артиллерию крепости. Этим орудиям предстояло еще пострелять в своих бывших хозяев. Остались и круглые каменные ядра, врезавшиеся в известняк башен и стен Монте-Кастро.

— «Нет бога кроме Аллаха», — с благовением прочитал на одной из них арабские письмена Юнис- бек. — Скажи, мой Войку, почему ваши аскеры не стерли эти святые слова?

— Чтобы не прогневался ваш бог, — шутливо отозвался Чербул. — И не перестал, упаси Христос, помогать нам в войне.

Молодой бек усмехнулся.

— Разве ты не знаешь, друг, что это только начало? Аллах может передумать — да простится мне кощунственная речь. Только он ведает, что нас всех ожидает.

За несколько дней, проведенных в Монте-Кастро, молодые люди успели узнать все новости мира. И все они были связаны с самой важной, великой новостью, от которой свет не пришел еще в себя: с первой большой победой над турецкой армией в Европе. Господарь маленькой Молдовы показал христианам, что непобедимых османов можно бить. Но не отвел этим опасности от своей страны.

Это прекрасно понимали и мусульманские, и христианские властители.

Мухаммед Третий Победоносный, получив известие о разгроме, заболел и несколько дней не велел к себе никого пускать. Сераль объяло страхом — никто не знал, на что способен в ярости раздавленный позором падишах. Но, вопреки ожиданиям, султан никого не стал наказывать, и даже Сулейман Гадымб не был смещен с высокого поста.

— Я сам пойду с армией на бея Штефана, — сказал Мухаммед, когда вышел из уединения, взяв этим вину на себя одного. Лишь один его военачальник, Али-бек Михалоглу, был брошен в темницу, и то ненадолго. В эти дни король Матьяш взял крепость Шабац, защитой которой руководил Али-бек. Султан еще раз доказал, что умеет прощать неудачи верным слугам. И его рабы с еще большим рвением начали готовиться к расправе с Молдовой, к мести ее дерзкому князю.

А послы Штефана в это время развозили по королевским дворам Европы самые драгоценные его дары — османские знамена и бунчуки. Пожалуй, первые подобные трофеи, во всяком случае — в таком числе. Престарелый римский первосвященник, отслужив благодарственную мессу, с надеждой и гордостью развернул перед кардиналами зеленое знамя пророка Мухаммеда, но с посылкой денег, обещанных молдавскому палатину, не торопился. Матьяш Корвин устроил бал, для которого повелел развесить почетные подарки под сводами парадных зал королевского дворца как свою законную долю в добыче молдавского вассала венгерской короны. То же самое сделал польский король, Казимир, которому повезли плененные знамена и значки участники битвы великие бояре Станчул, Дума и Михул.

Но никто в Кракове или Буде не помышлял о серьезной помощи Молдове. Распри с соседями, борьба с собственными князьями и с восстаниями обездоленного черного люда — вот что занимало католических монархов Восточной Европы. Московия же была далеко. Через голову Речи Посполитой, через ее подольские и киевские владения да через Дикое Поле надо было тянуться Московии, чтобы помочь Молдове.

Была у этого края еще одна естественная союзница — блистательная Венецианская республика, куда повез трофеи и послание князя сам ученый Цамблак. Государев дядя, как звали в Сучаве мудрого дьяка, нашел прославленный город в расцвете богатства и силы. В его гаванях собиралось столько судов, что новоприбывшему кораблю требовалась еще неделя, дабы добраться до причала и выгрузить свой товар. Дома патрициев и именитых негоциантов поражали роскошью, каждая ночь морской столицы превращалась в праздник; на Большом канале знатные венецианцы с шумом состязались в быстроте своих раззолоченных гондол. Но уже заполнили площади Светлейшей огромные толпы беженцев из Далмации и Мореи — владений Венеции на Балканах, ее континентального прикрытия. Турецкие армии рвались к Адриатике, а вести, приходившие с моря, были не лучше; один за другим, словно осажденные крепости, попадали в руки османов подвластные республике острова, опорные базы ее торговли. Да и торговать, как видно, скоро будет не с кем: словно гигантский спрут, империя Полумесяца выдвигала по берегам Срединного моря щупальца своих войск, перекрывала тысячелетние торговые пути. Мощные наемные армии и большой флот Венеции отступали, враг был сильнее. А дальний друг наш Узун Хассан состарился и потерял вкус к походам. Туркменский властелин Ирана лениво кочевал в степях своей огромной страны, его мечты о вторжении в Анатолию и ударе в самое сердце Турции давно были оставлены.

Внизу, под башнями, раздался звон цепей. Это шли под конвоем несколько пленных галеонджи, матросов с подбитых в лимане османских галер. Юнис-бек, склонившись над парапетом, проводил их взглядом.

— За ними прийдут, мой Войку, — сказал он.

— Знаю, Юнис, — ответил Чербул. — Жаль, коли это опять будешь ты.

— Если падишах прикажет, буду я. Впрочем, у него и без меня много воинов. Может быть, больше и не встретимся, мой Войку.

— А если придется?

— На этот случай буду брать уроки у лучших рубак среди янычар, — улыбнулся молодой бек.

— Если прикажет падишах, — задумчиво повторил Чербул слова османа. — Значит, все — от его слова? Значит, не судьба решает, что станет с человеком, как ты всегда говоришь, а все-таки другой человек?

— Султан и есть судьба. Он не только тень Аллаха на земле, он — победоносная судьба всевышнего.

— Все они, стало быть, от бога — князья, короли и цари, — подвел итог молодой сотник. — Где же, Юнис-бек, мы с тобой? К чему человеку сила и разум? Особенно разум, если за него всегда думает другой?

— Мы солдаты, мой Войку, не горячись. — Молодой бек положил руку на плечо своего спасителя, с которым успел сдружиться. — Мы — как песчинки в этом камне, — он похлопал рукой по белому крепостному зубцу. — Что останется от камня, если песчинки бросятся в разные стороны? Одна летучая пыль. Что станет со стеной, с башней, на которой мы стоим?

— Но песок мертв, камень мертв. А люди живы! И сбиваются в камень лишь для того, чтобы умереть.

— Или чтобы выжить. Вспомни храбрецов-секеев.

— Не приди к нам ваше войско — не пришлось бы им умирать, — вырвалось у Войку. — Не сердись, Юнис, помоги понять. Что гонит вас на чужие земли? У вас их теперь довольно, чего же вам еще не достает?

Осман с удивлением поднял глаза на молдаванина. Такой вопрос ему еще не задавал никто.

— Мы ведем священную войну, — ответил он машинально тысячи раз слышанными словами. — За истинную веру.

— Прошу прощения, бек! — раздался вдруг голос Персивале ди Домокульта. — В данном случае, конечно, имеется в виду мусульманская вера?

На площадку из башни вышли Зодчий и оба иноземных рыцаря, которым Антонио показывал свою крепость.

— Разумеется, эффенди, — с подлинно восточным спокойствием ответил молодой турок, поднося руку к сердцу, устам и челу.

— Счастье, что среди нас нет попа, усмехнулся лотарингский рыцарь. — Вам пришлось бы выдержать большой богословский спор.

— А сами вы, рыцарь? — удивился Юнис-бек. — Разве вы не считаете свою веру истинной и не готовы это отстаивать?