— Малыш, не кокетничай, мы все не молодеем! Да ты вообще на русского не очень-то похож! Если бы тебя на самом деле звали Миша Пушкер, никто бы не удивился!

— Да пошёл ты! Какой я тебе малыш!

[27] —Не грусти! Это даже хорошо для нашего дела. Ты не просто молодой гений. Ты молодой лысеющий еврейский гений...

—... поднимающийся с колен русской литературы! — закончил я.

Короче, Димкины рассказы были подписаны Михаилом Пушкером, и на конкурс был отобран именно Михаил Пушкер, а не Димка Козырев. Димке надо было привыкнуть откликаться на «Миша» или на «Пушкер», а также на «Миша Пушкер». Мы его даже подрессировали немножко: «Пушкер, ко мне!» или «Мишенька, пора играть на скрипочке».

— Пушкер? Прекрасно! — певуче ответила дама, окинув Димку плотоядным взглядом, и вычеркнула что-то в своём листке.

Вскоре «Икарус» был укомплектован и тронулся. Водитель включил радио, из трещащих колонок полились песенки про то, как мужика посадили, а его баба не дождалась, а мужик вышел, зарубил топором и бабу, и её нового и снова сел. Молодые литераторы сидели по-одному, молча уставившись в запылённые окна. Только малорослая девица с крикливым голосом и в шляпке принялась болтать с соседкой. То есть малорослая болтала, а соседка вынуждена была слушать. Между фразами малорослая громко хохотала. Она не замолкала во время всего пути, и не только соседка, но и все пассажиры «Икаруса» узнали о её жизни почти всё. Ей двадцать пять, раньше [28] она писала поэмы, потом сценарии для корпоративов, а недавно вернулась в литературу. Так и сказала: «Я вернулась в литературу». Любит петь, развелась со вторым мужем, готовится к защите кандидатской по филологии и ждёт ребёнка. Под пальто у неё и вправду что-то выпирало. Видимо, будущий ребёнок.

За пыльными окнами промелькнули окраины с панельными девятиэтажками и потухшими вывесками закрывшихся игровых клубов. После МКАДа потянулись придорожные автосервисы, вдоль которых выставлены колёса и глушители, напоминающие рога фантастических железных единорогов. «Икарус» свернул с шоссе и проехал мимо старых дачных посёлков, где среди линялых деревянных строений то и дело торчали свежие сооружения из красного кирпича с эркерами, башнями и стеклянными куполами. На повороте, над обрывом, Димка залюбовался видом — сосновый бор и небо. С обрыва, беря начало у дороги, сбегал поток мусора. Будто ледник сошёл. Пакеты с объедками, несколько автомобильных покрышек, унитаз, ржавый корпус стиральной машины, автомобильная дверца. «Икарус» проехал ещё немного и остановился у ржавых ворот с надписью: «Дом отдыха 'Полянка'». В фильмах такие ворота обычно открывают путь в какой-нибудь заброшенный парк с домом, полным привидений и монстров. Молодые литераторы принялись гуськом протискиваться к выходу.

[29] Беременная рассказчица волокла гитару в чехле. Димка обратил внимание на её джинсы, укороченные под рост. Размер джинсов рассказчицы был изначально сильно велик, а обрезали их чугь ли не на уровне колен, исказив фасон до неузнаваемости. Чересчур длинное, в пол, пальто ещё больше уменьшало и без того невысокий рост беременной. Димке захотелось по доброте душевной посоветовать, что не стоит так себя уродовать, но он сдержался. Обидится ещё. А жаль, девчонка сама по себе симпатичная. Вместо этого он предложил помочь нести гитару.

— Тебя как зовут? — спросила рассказчица.

— Ди... Пушкер! — выпалил Димка. — То есть Миша.

— Ты любишь петь, Миша? — Глаза рассказчицы подёрнулись дымкой, свидетельствующей о романтических намерениях.

— Смотря что...

— Фу, какие тут все скучные! — фыркнула рассказчица и отвернулась.

Пройдя сотню метров под соснами, молодые писатели и писательницы вышли к большому серо- голубому двухэтажному особняку с двумя отходящими в стороны крыльями. Смесь русской усадьбы с колхозным домом культуры. Облупившиеся колонны подпирали широкий балкон второго этажа. Над балконом, на портике, красовались гипсовые цифры «1955» в обрамлении лепного дубово-фруктово- овощного венка. Листья [30] переплетались со всякими тыквами, грушами и другими витаминными плодами, частично осыпавшимися и потому не поддающимися опознанию. Такие же венки обрамляли пятиконечные звёзды под окнами. Пространство перед парадными дверями украшала полукруглая балюстрада с двумя гипсовыми шарами величиной с ядра Царь-пушки. На стене у дверей висел советский ещё почтовый ящик с распахнутой дверкой для забора писем, из-за которой торчало горлышко пивной бутылки. Напротив этого великолепного фасада рос высокий можжевельник. Вокруг, куда ни глянь, стояли высоченные сосны и берёзы. Влажный воздух пах корой, хвоей и палыми листьями. Чернота леса заставила Димку вспомнить сообщения о кровожадных медведях, страдающих бессонницей. Кроме того, Димка подумал, что к медведям вполне могут присоединиться волки. «Надеюсь, ни те ни другие здесь не водятся»... — Димка поёжился и шагнул внутрь особняка.

Преодолев дубовые, искромсанные многочисленными заменами замков двери, он оказался в тамбуре. В нос ударил запах мокрых тряпок. Его распространяли мокрые тряпки, обильно устилающие мраморный пол. Тряпки напоминали куски переваренного мяса. В летописях часто пишут про то, как войско взяло штурмом город, и земли не было видно от тел убитых детей, женщин и стариков. В тамбуре исторического дома отдыха [31] «Полянка» земли, то есть мраморного пола, не было видно от мокрых тряпок. В углу свернулась калачиком парочка безродных барбосов. Димка догадался, что мокрые тряпки положены для чистоты, и добросовестно вытер ноги.

За тамбуром открывался просторный холл с дежурной, сидящей за стойкой, и старинными высокими часами напротив. Стойка дежурной и часы были рыжими, юбочный костюм дежурной — тёмно-синим, волосы дежурной — фиолетовыми, циферблат у часов — белым, цифры и стрелки — чёрными, гири — ярко-жёлтыми и блестящими. Наверх барочно-дворцовым изгибом уходила лестница. Бетонные ступени с мраморной крошкой напоминали бруски холодца с разномастными кусочками мяса. Каждая ступень по центру истёрта сильнее, чем по краям, отчего казалось, что лестница подтаяла. На мраморных перилах, издавая знакомый уже запах, сушились тряпки, в точности такие же, как в тамбуре. Некоторые уже высохли и заскорузли, повторяя форму перил. Молодые литераторы принялись по очереди расписываться в журнале гостей, получая у дежурной ключи от комнат и чистое бельё.

— Скажите, пожалуйста, где девятнадцатая? — спросил Димка.

— Второй этаж, налево.

Сделав шаг, Димка заметил, что к правой подошве пристал противный жгут, оторвавшийся от тряпки. Пришлось наступить на жгут левой [32] ногой, чтобы освободить правую. Жгут отстал от правой, но прилип к левой... Потанцевав некоторое время и избавившись наконец от жгута, Димка поднялся наверх по отполированным брускам холодца. Прошёл по замковому дубовому коридору, нашёл нужный номер, отпер. Стал рассматривать своё новое место жительства слева направо: раковина, огромный крюк для полотенца, диван, окно, кровать, стол, стул, шкаф, прислонённая к шкафу раскладушка. Димка оглядел комнату в обратном направлении: шкаф, раскладушка, стол... Заглянул за дверь. Ни прибавить, ни убавить. Туалета и душа нет. Димка бросил рюкзак на диван и плюхнулся рядом. «Ну и местечко. Один крюк чего стоит, на нём можно хоть тушу быка подвесить или самому повеситься... Для писателя комфорт, конечно, не должен быть важен, но я-то ведь не писатель, просто жертва плохой памяти и амбиций собственных дружков...»

Стены были неровные, оклеены обоями в цветочек. Димка потрогал, мягкая стена пружинила, значит, слоев не счесть, переклеивали небось раз в два-три года, начиная с постройки здания. Напоминает торт «Наполеон». Димка подумал, сколько писателей утыкались в эти стены, отворачиваясь от женщин, лежащих рядом, сколько писателей тупо пересчитывали завитки повторяющегося растительного рисунка, пребывая в творческом кризисе, сколькие стукались в них [33] лбом по пьяни, вытирали о них пальцы, вынутые из носа.

От прежней роскоши в комнате осталась лишь лепнина с теряющимся под слоями краски узором. Пол — истёртый, посеревший паркет, под раковиной — линолеум. Прямоугольная расшатанная мебель оформлена клеёнкой с узором натурального дерева. Диван обтянут выцветшей тканью в пятнах. На потолке на тонкой золотой ножке висел большой блюдообразный плафон. Конструкция очень напоминала перевёрнутую поганку. Золотая ножка махрилась от пыли и паутинок, а сквозь плафон, как в театре теней, просвечивали силуэты дохлых мух и каких-то неизвестных Димке крупных насекомых. Димка вспомнил, как