— Ну... не знаю. Партизаны, наверное. Сепаратисты.
— Ни хрена подобного! Не партизаны они, а каратели! Штатники натаскивают мусульман, как своих будущих овчарок. Именно исламисты и составят костяк «зондеркоманд быстрого реагирования». Ты понял?
— Понял, что ж не понять?
И верно — за примером далеко ходить не требовалось. В августе 1999 года ваххабиты вторглись в Дагестан именно как
Чен остановился, поглядел назад, потом поднял руку, увидев приближающееся такси.
— Ладно, Эндрю, мы почти пришли. Ты иди на яхту, а я съезжу на прием. Посмотрю, как там с охраной.
— Привет Ши-фу. И Патриции.
— О'кей! Вот тебе ключ. Пистолет в баре за бутылками. Никуда не отлучайся.
В этот момент рядом остановилось такси. Чен уехал, Андрей двинулся дальше. Не торопясь, он шагал по темной улице. Полиции не было видно — лишь один раз вдалеке мелькнул синий маячок патрульной машины.
Уже сидя в машине, Чен сделал звонок господину Димитриадису. Он сообщил, на каком причале тот может найти яхту, на которой киприота
Глава двадцать четвертая
В марине было оживленно — на некоторых яхтах горел свет, играла музыка, на палубах и на пирсе виднелись компании. Светились окна небольшой гостиницы, на первом этаже работал бар.
«Зайти посидеть? А пистолет за бутылками? И Чен сказал — не отлучаться».
На соседней яхте гуляла шумная компания, на пирсе дымился мангал с барбекю. В салоне своей яхты было темно, тихо, от иллюминаторов протянулись голубые полосы лунного света. Заперев дверь, Шинкарев достал из бара пистолет, улегся на диванчик, закинув руки за голову. Снаружи доносились хмельные возгласы, мелодичный женский голос, становящийся все более и более двусмысленным, а потом и совсем недвусмысленно называющий те места, до которых удалось добраться мужской руке.
Думать о прошедшем разговоре не хотелось. Андрей включил телевизор: на экране американские камуфлированные тетки, оттопырив задницы, по-бабьи закидывая ноги на стороны и держа автоматы как швабры, сокрушали русскую мафию. «Братки» отстреливались из «калашей», но под натиском теток валились пачками. Шинкарев прошелся по каналам — на других было не лучше. Вернулся к первому: всю мафию уже сокрушили, одна из воевавших теток оказалась на пляже, голая и с негром. Белые ляжки, облепленные песком, охватили блестящую черную задницу и тут же скрылись в пене прибоя. Шинкарев выключил ящик, лег на диван, закинул руки за голову. Думать о прошедшем разговоре не хотелось, как и вообще о чем бы то ни было. Он задремал, в полусне-полуяви вспоминая один давний вечер.
...Новогодней ночью, будучи в Питере на курсах переподготовки, Андрей Шинкарев (двадцатипятилетний старший лейтенант, только что вернувшийся из Карабаха) танцевал в комнате общежития с аспиранткой Олей — зрелой, чуть полноватой девушкой с темными глазами и легким пушком над пухлыми губами. Под красным шелковым платьем, открывающим ключицы и полные плечи, круглились большие груди, плотно прижатые к его собственной груди и отчасти к ладони.
Внезапно колено старлея ощутило край кровати, застеленной общаговским байковым одеялом. Руки сами собой надавили вперед-вниз, знакомым со школы приемом вольной борьбы, раскладывая на кровати напрягшееся Олино тело и одновременно блокируя его возможный уход в сторону. Правая ладонь, двигаясь вверх и собирая платье в складки, ощущала легкий, скользящий шелк, шершавую сеточку колготок и, под ними, пульсирующий жар мягкого тяжелого бедра. Открылись белые трусики, натянутые между ног тугим валиком и разделенные швом колготок — из-под их белого края выбивались колечки темных волос.
— Подожди, — тяжело дыша, прошептала Оля.
— Что такое?
— Давай еще выпьем.
— Ну, наливай. — Торопиться было некуда, а в конечном результате Шинкарев не сомневался.
Что они тогда пили? Армянский «Айгешат», продукцию Нагорного Карабаха, подарок Эдика Амбарцумяна. Крепкий густой портвейн, во вкусе которого словно смешались вязкая сладость винограда, сухость каменной пыли и горечь сухой травы.
В Карабахе они пили это вино, закусывая тонкой кукурузной лепешкой, сухим козьим сыром, «бастурмой» — острым копченым мясом, нарезанным ломтиками. Бутылка охлаждалась в ледяной воде ручья, текущего высоко в горах, в узком овражке. Горячее солнце разогрело освещенный склон — с сухой травой и красными маками, растущими у багровых базальтовых камней. Камни с высеченными на них крестами назывались «хачкарами» — «крестовыми камнями», по-армянски. Слово «хачик» которым в России презрительно называют армянского мужчину, означает «крест», прежде всего нательный. Противоположный склон овражка был покрыт твердым слежавшимся снегом, снизу подмытым водой, увешанным сосульками, а сверху плотным, льдисто-белым на фоне синего неба.
Бутылку они взяли с собой в засаду, устроенную на азербайджанский ОПОН. Как выражались тогдашние острословы, в Карабахе в тот момент «обострилась дружба народов». Рядом выпивали и закусывали армянские ополченцы из «геташенских мстителей» — крепкие чернобородые мужики с тяжелыми крестьянскими руками. Их кожаные куртки были перетянуты широкими охотничьими патронташами, рядом лежали двустволки. Автоматы были только у нескольких, еще имелся крупнокалиберный пулемет — все только начиналось, оружия не хватало.
Среди ополченцев сидела молодая женщина — на резком смуглом лице выделялись крупный нос с горбинкой, как у степной антилопы, и темные волоски над верхней губой; сумрачные глаза были направлены в одну точку. И она все время молчала. Женщину звали Шагардухт, уменьшительно Шагане.
— Почему молчит? — спросил тогда Андрей. Молодая женщина заинтересовала его.
— Сумгаит, — коротко ответил Эдик. — Азеры ее изнасиловали, мать изнасиловали. Брата зарезали. Не трогай...
Им тогда помогли внезапность и горный рельеф: когда внизу, на узкой каменистой дороге, показался зеленый армейский «Урал», сопровождаемый «уазиком» с мигалкой, они оставили еду и бросились под красные скалы, где были оборудованы позиции. Опоновцы ехали в армянское село, на «проверку паспортного режима» (слово «зачистка» еще не вошло в обиход).
Первым выстрелом Андрею удалось снять водителя «Урала», как раз поворачивающего на крутом серпантине. «Урал» ухнул вниз, а армяне открыли огонь, расстреливая выскакивающих из «уазика» полицейских. Казалось, все получилось — осталось только собрать «калаши» и отойти к Геташену.
Вдруг над горами раскатился тяжелый рокот, и из-за круглого травянистого перевала медленно поднялся пятнистый «крокодил», армейский МИ-24 — полицейские с «уазика» вызвали его по рации. Из- под закрылков вертолета сорвались дымные хвосты ракет, ударив под красные скалы короткими яркими вспышками. Свистели осколки, летели камни, скручивая серый дым и багровую каменную пыль, кричали раненые — и армяне под скалами, и азербайджанцы вокруг загоревшегося «Урала». Чтобы обеспечить нужный угол стрельбы, Шинкарев согнул спину, поставив на нее крупнокалиберный НСВ-12,7, зажал в кулаках его опорные сошки. Вокруг стоял грохот, рев; пулемет трясся, бил по спине; раскалившийся ствол обжег шею. Эдик высоко задрал дуло и стрелял по вертолету длинными очередями, выкрикивая самые грязные армянские ругательства. «Ее ку мерит кунэм!
