можно делать то, чем мы здесь занимаемся?

—  А чем мы занимаемся?

—  Допустим, сексом. Что тут еще делать?

—  Скажи еще, что без презерватива.

—  Значит, можно. А на вилле было нельзя.

—  Может, у меня месячные были? Кстати, кто-то согласился не лезть с лишними вопросами. Кто бы это был, а?

—  Откуда я знаю, лишний вопрос или нет? Мне что, вообще ничего не спрашивать?

—  Да, мы можем заниматься сексом. Доволен?

—  Давай поваляемся!

—  Не сейчас. Вопрос на вопрос: ты спал с Элизабет?

—  Один раз. И при очень странных обстоятельствах.

—  При чем тут обстоятельства? Спал, значит, спал. И как она тебе?

—  Элизабет — не моя женщина. Ни в каком смысле.

—  Да, наверное...

Патриция собрала мусор в полиэтиленовый пакет, поставила его рядом с рюкзаком.

—  А я тебе кто?

—  Ты моя душа, — торжественно произнес Шинкарев.

—  У тебя что, своей нет? Я серьезно спрашиваю! Думаешь, я шлюха какая-нибудь? Putain?(Бл...дь (фр.)).

—  Ты — моя женщина.

—   Повтори.

—   Ты — моя — женщина. Молчание.

—  Et maintenant fiche moi la paix  (А теперь оставь меня в покое (фр.)), — опустив глаза, сказала Крыса. — Не ходи за мной, пожалуйста.

Она поднялась и пошла к воде, по пути нагнувшись и захватив горсть мелких камешков. Встав у моря, бросала их один за другим, глядя, как, булькнув, они быстро опускаются на дно. Шинкарев, посидев некоторое время, тоже подошел к берегу. Двумя руками, поднатужившись, он поднял здоровенную каменюгу и, раскачав, швырнул ее отвесно вверх. Камень врезался в воду с грохотом разрыва, выбросив высокий пенно-зеленый столб.

— Это ты, — меланхолично заметила Патриция, развязывая узел рубашки. — Ладно, давай поваляемся...

***

На окраине столицы, в стороне от богатых кварталов, разрослось плотное нагромождение лачуг из кривой серой фанеры, досок и ржавого железа. Стоял запах нечистот, гниющих на влажной жаре. Узкие улочки хлюпали черной грязью, в глубоких лужах стояла зеленая вода. Переваливаясь, как утки, изредка проезжали старые американские машины и автобусы без стекол, с помятыми, пестро размалеванными, наполовину проржавевшими корпусами.

В одном из фанерных бараков разместилась группа «лиц славянской национальности». Большинство из них спали, другие играли в карты на деревянном ящике. Смуглый мужчина тщательно брился в углу, чертыхаясь на холодную воду, тупую бритву и обломок мутного зеркала. Один из игравших, крупный светлобородый мужик, обратился к другому:

—   Так ты что, Серый, в Иностранном легионе был?

—   Служил, да.

—   И как туда попасть?

—   Просто. Покупаешь тур во Францию, и на вербовочный пункт — есть такой в пригороде Парижа.

Там отбирают паспорт, проверяют данные по Интерполу, смотрят здоровье, психику. Если берут, то зарплата тысяча баксов в месяц.

—   Нехило.

—   Какое там «нехило»! Почти ничего не остается — высчитывают за форму, за еду, за все.

—   А форма какая?

—   Полевая — обычное «пятно». А парадка смешная: белый мундирчик, белая кепка, серые ремни.

—   Как баба, короче.

—   И сразу говорят: «У тебя нет родины. Легион твоя родина. Флаг легиона — твой флаг».

—   Правильно говорят.

Сергей поморщился. Потом сказал нечто, видимо давно им обдуманное:

—   Да нет... неправильно это. Плохо то, что в России бывших легионеров не любят, на службу не берут. Даже в Чечню не попадешь.

—   Прям как после зоны. Да-а-а, грехи наши тяжкие... Слышь, Рахим, может, за пузырем сгоняем? Я знаю, где тут взять.

—   Отставить! — приказал тот, что брился в углу. — Слышали, что Джекки сказал: всем пребывать в расположении!

—        Ну, тогда сдавай, Серый, по новой! Игра продолжалась.

***

Вернувшись с острова, Ши-фу отдыхал в номере небольшой загородной гостиницы — уединенной, но очень комфортабельной. Молоденькая китаянка разминала его плечи, а сам он просматривал список «солдат триады», которых Чен выделил для охраны приема. Ши-фу будет сопровождать Патриция — эта женщина являлась лучшим украшением светских раутов. Справедливо говорил Сунь-Цзы: «Красивые девушки могут заткнуть рот умным советникам». Впрочем, возраст сказывался и на ней. Господин Ли Ван Вэй последнее время подумывал о новой «фэй» — утонченной красавице, предназначенной для представительской роли. И к кому пристроить Крысу, сохранив ее в качестве перспективной ученицы.

То, что в свое время подвернулся этот русский, было очень кстати, — требовалось только удержать его. И, разумеется, найти подходящее дело — у господина Ли Ван Вэя ничего даром не пропадало.

***

Жаркий день повернул к вечеру. Прозрачная вода была неподвижна, как стекло, даже под аркой стихло волнение. Тени от острых скал поползли по береговой гальке и дальше, по чистому дну, растворяясь в темно-зеленой глубине. Шинкарев сидел на берегу. Патриция вышла из грота, полностью одетая, с высоким пятнистым рюкзаком, свисающим с одного плеча; на другом плече — автомат с вставленным магазином.

—   С кем воевать собралась?

—   Мало ли... Что, уже скучаешь?

—   В смысле?

—   В дело хочется, в активность? А тут приторчал с какой-то дурочкой... Только честно говори, я ведь тебе не вру. Ну-ка смотри мне в глаза! Что ты там видишь?

—   Ничего.

—   Ничего? — Крыса повысила голос.

—   Ничего страшного.

—   А так? — Она направила на него автомат.

—   А ну, убери! — Шинкарев решительно отклонил ствол. — Идиоты так шутят.

— Merci bien! (Спасибо (фр.)).

—   На здоровье.

Вот за это Андрей не был намерен извиняться. Но продолжил вполне спокойно:

—   Что касается скуки, спроси своего Ши-фу. Он тебе объяснит.

—   Что объяснит? Нет, ты объясни!

—   Все просто. Есть жизнь деятельная — vita activa, по-латыни. И жизнь созерцательная — vita contem-plativa. Первая как выдох, вторая как вдох. Значит, нужна и та и другая. Движение в покое, покой в движении...