— Форма помогает поддерживать дисциплину и порядок. А также дух. И это важно.

— Да уж.

Вернулась официантка — она принесла еще бутылку вина и два бокала. Поставила все на стол, Геринг разлил вино по бокалам. И поднял свой:

— Доброго здоровья! — провозгласил он.

Мы с ним чокнулись. Все выпили.

— Капитан, — продолжал я, — у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто хотел убить господина Гитлера в Тиргартене?

— Разумеется, — ответил он, — коммунисты.

— Откуда они узнали, что он будет там?

— У них повсюду шпионы.

Я достал список.

— Как утверждает господин Гесс, только указанные здесь люди знали, что господин Гитлер встречался в тот день с генералом фон Зеектом. Расскажите о Фридрихе Нордструме.

— Это мой помощник. Он всецело предан мне и господину Гитлеру.

— Так. А Эмиль Морис?

— Шофер Гитлера. — Геринг улыбнулся. — Именно он основал штурмовые отряды, еще до того, как я стал ими командовать. Он большой ловелас — понимаете, что я имею в виду. Но его преданность вне подозрений.

— Гуннар Зонтаг?

— Помощник Гесса. То же самое.

— Альфред Розенберг?

— То же самое. Вырос в России, когда к власти там пришли большевики, бежал. Несколько простоват, но предан партии душой и телом. — Он снова улыбнулся. — Еще один бабник. — Он наклонился к нам. — А подружка у него — еврейка.

— Я думал, он недолюбливает евреев.

Геринг хмыкнул.

— Для своей пассии он сделал исключение.

— Как ее зовут?

— Коэн. Сара Коэн. Смазливенькая, если вам нравится такой тип. Волосы похожи на черную швабру. — Он ухмыльнулся, сжал правую руку в кулак, выставив только указательный палец, и поднес его к носу. — Типичный еврейский «клюв». Разве я не жирный, отвратительный червяк?

— Мисс Тернер.

— Простите.

Я спросил у Геринга:

— Где она живет?

— У отца в Оберменцинге, по соседству со мной. Но что с того?

— Мне нужно с ней поговорить.

— Розенберг никогда ничего ей не скажет. Она же еврейка.

— Пусть так. И тем не менее мне нужно с ней поговорить.

Геринг пожал плечами.

— Я не знаю адреса. Розенберг может сказать.

Снова подошла официантка с подносом, уставленным блюдами. Геринг заказал сосиски и копченые колбаски.

Остаток вечера, в те минуты, когда он не отправлял себе в рот еду огромными порциями, он развлекал нас рассказами о своих военных подвигах. Быть может, «развлекал» — слишком сильно сказано. Геринг поведал нам во всех подробностях, каким он был замечательным летчиком и славным малым. Мисс Тернер внесла в его повествование изрядно глянца: «Разве я не замечательный?», «Вы видели что-нибудь подобное раньше?», «Отчайтесь, исполины! Взгляните на мой труд, владыки всей земли!»[42]

Сначала это вызывало некоторое недоумение, но потом я позволил ей отвести душу. Без ее пояснений непомерная самовлюбленность Геринга довела бы меня до комы.

Перед тем как уйти, чтобы встретиться с Гессом и остальными, я спросил Геринга, что значит знак у него на рукаве.

— Это свастика, — объяснил он. — Древний арийский символ. Он означает чистоту крови.

— Шикарно, — одобрил я.

Мисс Тернер взглянула на меня.

— Как прикажете это перевести?

— Мне без разницы. Скажите, по-моему, это здорово.

Она что-то сказала, и Геринг усмехнулся, явно польщенный. Потом что-то сказал.

— Он говорит, что мысль использовать свастику принадлежит Гитлеру. Она изображена и на их партийном флаге.

— Великолепно.

Мисс Тернер сказала:

— Все-все. Они все ненавидят евреев.

Мы ехали в такси по мосту через реку Изар в сторону Восточного вокзала. Сегодня опять выглянуло солнце, и его блики играли на водной глади.

— Наверно, из-за того, что проиграли войну, — заметил я. — Надо же найти виноватого.

— Все намного серьезнее. И относится даже к детям. Даже к маленькой Фриделинде, дочке Вагнера. Она говорила о евреях как о людях совсем другого сорта.

Мы обсудили семейство Вагнеров и сошлись на том, что они действительно необычные люди.

У вокзала мы вышли из такси, немного покружили в толпе, затем поймали другое такси и переехали обратно через реку. Хвоста за нами пока не было. Времени было без десяти два. Я договорился с Гессом на два часа.

Штаб-квартира нацистской партии располагалась на Райхенбахштрассе, в двух кварталах от реки. Таксист высадил нас за длинным, низким черным лимузином «Мерседес». Когда мы проходили мимо лимузина ко входу в кирпичное здание, на задней дверце автомобиля я разглядел замысловатый герб.

Внутри здания всюду висели флаги — все как один красные, с белым кругом посредине и черной свастикой в круге. По коридорам с важным и удивительно серьезным видом расхаживали молодые люди в коричневой униформе.

Как только мы подошли к кабинету Гесса, дверь распахнулась, и из нее семенящей походкой вышел хрупкий мужчина средних лет. Коричневой формы на нем не было. Поверх черного костюма с высоким, как у священника, воротничком на нем была длинная пурпурная мантия с капюшоном. На голове — красная шапочка. Гесс придерживал за ним дверь.

— А, господин Бомон, — сказал Гесс, — позвольте представить вам архиепископа Пачелли,[43] папского нунция.[44]

Я не знал, что в таких случаях положено делать по этикету, поэтому протянул руку и просто сказал:

— Очень рад, архиепископ.

Архиепископ мило улыбнулся, глядя на меня сквозь очки в тонкой черной оправе. Он тоже подал мне руку, маленькую и хрупкую, как у мальчика, и сказал:

— Тоже очень товолен встреча.

Затем он попытался говорить по-французски. Мисс Тернер ответила ему тоже на французском. Он и ей мило улыбнулся, что-то сказал, кивнул мне, кивнул Гессу и засеменил дальше по коридору. Пурпурная