— Доброй ночи, — сказал я Чемберлену.
— Доброй ночи, старина. — Он даже не заметил, что положение сделалось неловким. — Желаю вам приятной завтрашней поездки в Мюнхен. Bon voyage,[39] а? — Очевидно, то была дань моему французскому происхождению.
— Спасибо, — сказал я.
Когда я вошел в гостиную, сразу же выяснилось, что мисс Тернер совсем не против нашего ухода. Она осведомилась о господине Ганфштенгле. Я сказал, что он еще задержится. И мы попрощались с женской половиной семейства Вагнер.
Когда мы вышли из дома и отошли метра на три, мисс Тернер наклонилась ко мне и быстро проговорила:
— Благодарю вас. Я уже готова была завыть. Они просто омерзительны.
— Да.
— Никогда в жизни не слышала столько гадости — низкой, злобной, отвратительной.
— Да.
— Я-то думала, только господин Чемберлен омерзителен. Но эти женщины, вы бы только послушали. Они просто гнусные. И как только господин Ганфштенгль выносит эту семейку.
— Господин Ганфштенгль сейчас травит Чемберлену еврейские анекдоты в библиотеке.
Мисс Тернер с минуту молчала. Но щекой я чувствовал всю тяжесть ее взгляда. Наконец она сказала:
— Он вам нравился? Господин Ганфштенгль?
— Да.
— Вы не думали, что он такой.
— Нет.
— Жаль.
— Мне тоже.
Некоторое время мы шли молча.
Тускло светили фонари, улицы были почти пусты, пока мы не добрались до центра города, где нам попалось несколько машин, прогромыхавших по булыжной мостовой. Некоторые кафе были еще открыты, по тротуарам гуляли люди. Здесь огни горели ярче, и мы видели в витринах темных магазинов свое отражение.
До гостиницы оставалось метров тридцать, когда мисс Тернер вдруг спросила:
— Господин Бомон?
— Да?
— Может, я ошибаюсь, но, по-моему, за нами хвост.
— Вы не ошибаетесь, — сказал я.
Их было двое — они держались на приличном расстоянии, примерно в двух кварталах от нас. Они были в бушлатах и фуражках, как и те головорезы, что пытались напасть на нас с Пуци у «Микадо».
Глава двадцать вторая
Головорезы держались от нас на расстоянии до самой гостиницы. Уже в холле я подошел к дежурному и попросил разрешения позвонить. Набрал номер Вагнеров и, когда одна из горничных ответила, назвал имя — Пуци и добавил «bitte», исчерпав таким образом практически все мои знания немецкого. Когда Пуци взял трубку, я попросил его не возвращаться в гостиницу пешком. Вызовите такси, посоветовал я.
— С какой стати, Фил? — удивился он.
— Помните громил у «Микадо»?
— Еще бы.
— Так вот, их друзья-приятели уже тут как тут. Провожали нас с мисс Тернер до самой гостиницы.
Пуци помолчал, потом сказал:
— Надеюсь, вы с мисс Тернер в порядке?
— В полном. Но мне бы не хотелось, чтобы вы возвращались пешком в одиночку.
Снова пауза.
— Да, Фил. Конечно. Спасибо. Большое спасибо. — От избытка благодарности у него аж дух перехватило.
В том, что я его предупредил, не было ничего личного. Раньше он был полезен, а теперь, если его убьют, пользы от него будет ни на грош. Однако в ту минуту у меня не было особого желания поделиться с ним моим мнением.
— Утром увидимся, — сказал я.
— Да, Фил. Конечно. Спасибо. В половине одиннадцатого в кафе, в гостинице.
Наш поезд на Мюнхен отправлялся в половине двенадцатого. Я повесил трубку, и мы с мисс Тернер пошли в кафе — поговорить о двух преследователях и о том, как быть дальше.
На следующее утро в девять часов мы с мисс Тернер уже были на улице. Но не увидели ни громил в бушлатах, ни вообще кого бы то ни было, кто проявлял бы к нам хоть малейший интерес. Мы прошлись по магазинам, вернулись в гостиницу и собрали вещи. Потом я заглянул в номер к Пуци, чтобы рассказать, что происходит. Я не успел и рта открыть, как он опять принялся рассыпаться в благодарностях за вчерашнее предупреждение. Я попросил его забыть об этом.
— Понимаете, Фил, — сказал он, — я думал, вы на меня злитесь.
— Почему же я должен на вас злиться, Пуци?
— Ну, может… Я подумал, из-за того дурацкого анекдота. Который я рассказывал Хьюстону Чемберлену. Совершенно невинный анекдот, Фил, поверьте. Я же говорю, что против евреев ничего не имею.
— Не берите в голову. Собирайтесь — в половине одиннадцатого встречаемся в кафе.
Одно время я не обращал особого внимания на анекдоты вроде того, что рассказывал Пуци. Они мне не слишком нравились, но никоим образом не задевали. Это было до войны, до того как я нарвался на пулю и до того как капрал, которого звали Дэвид Розенблюм, подобрал меня и тащил добрых две сотни метров до окопа. Позднее в тот же день его и самого ранило. А когда его подобрали и перенесли в тыл, он умер.
Но и этими воспоминаниями мне не хотелось делиться с Пуци.
В одиннадцать часов, не успели мы прибыть на вокзал, как громилы были уже там. Двое, в бушлатах. Они стояли под деревянным навесом с ближнего конца платформы, засунув руки в карманы, тихо разговаривали и довольно натурально делали вид, что не обращают на нас внимания.
Я огляделся — нет ли поблизости их дружков. Увидел несколько парочек, родителей с детишками, двух-трех дородных деляг в дорогих костюмах, читавших газеты.
Посреди платформы стоял крупный мужчина в длинной черной шинели и в шляпе с опущенными полями. Солнце светило вовсю, воздух уже основательно прогрелся. Зачем ему шинель — разве что под нею он нагишом. Зато в глубоких карманах можно было запросто спрятать большой пистолет вроде «маузера» или «люгера».
Когда подошел пыхтящий поезд, мы двинулись в конец платформы — к вагонам первого класса. Миновали человека в шинели, который смотрел на свои карманные часы так пристально, будто следил за движением стрелок. Сели в поезд. Наше купе оказалось первым по счету. Мы с Пуци уложили багаж наверх, потом я помог мисс Тернер убрать ее чемодан.
Человек в шинели прошел мимо нашего купе. Однако внутрь даже не заглянул.
Мы сели. Через несколько минут к нам зашел проводник — поздороваться. Пуци спросил, где находится вагон-ресторан. Проводник что-то сказал и указал большим пальцем в начало состава.
— В следующем вагоне, — перевел Пуци.
