Внезапно Ребусу вспомнилось, как он в детстве ходил в кино и как, сидя в полутемном зале, с замиранием сердца ждал, когда заработает проектор и начнется захватывающее действо.

Суета на экране телемонитора почти прекратилась. Ребусу приходилось бывать в конференц-зале – унылом, казенном помещении, использовавшемся также для проведения учебных семинаров и расширенных служебных совещаний. У дальней стены, которую несколько оживляла кустарная драпировка с изображением герба полиции Лотиана и Пограничного края, стоял длинный стол.

Полицейская телекамера повернулась в сторону открывшейся двери, и в зал один за другим вошли несколько человек. При их появлении шум и разговоры окончательно стихли; Ребус даже различал тоненькое жужжание моторов видеокамер. Засверкали блицы. Первой шла Эллен Уайли, за ней – Джилл Темплер, Дэвид Костелло и Джон Бальфур.

– Виновен!… – выкрикнул кто-то сидевший недалеко от Ребуса, когда полицейская камера взяла крупным планом лицо Костелло.

Четверка на экране села за стол, заставленный разнокалиберными микрофонами, но полицейская камера продолжала показывать Дэвида Костелло, хотя чуть-чуть в другом ракурсе, позволявшем видеть его грудь и руки. Однако раздавшийся в динамиках голос принадлежал Эллен Уайли.

– Добрый день, леди и джентльмены, – проговорила она, нервно кашлянув. – В первую очередь я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы откликнулись на наше приглашение и нашли возможность приехать сегодня сюда, в этот зал. Прежде чем мы начнем, я бы хотела сказать несколько слов относительно порядка и правил проведения пресс-конференции…

Шивон Кларк пристроилась слева от Ребуса, за одним столом с Грантом Худом. Худ сидел опустив голову – возможно, он сосредоточился на звуке голоса Уайли, и Ребус вспомнил, что несколько месяцев назад она и Худ вместе работали над делом Гривза. Шивон смотрела на экран, но ее взгляд то и дело принимался блуждать, а ногтями она пыталась соскрести этикетку с бутылки минеральной воды.

Да, подумал Ребус, она мечтала об этом назначении. Но ее обошли, и теперь ей было обидно и горько. Ему захотелось подбодрить Шивон улыбкой, пожатием плеч или понимающим кивком, но взгляд Шивон снова устремился на экран.

Эллен Уайли закончила свое вступительное слово. Настал черед Джилл Темплер, которая вкратце познакомила собравшихся с делом Филиппы Бальфур, особо остановившись на деталях, еще неизвестных прессе. Для Джилл это была далеко не первая пресс-конференция, и ее голос звучал уверенно и спокойно. Тут Ребус снова услышал нервное покашливание Эллен Уайли, и Джилл как будто запнулась.

Тем временем полицейская камера, совершенно игнорируя женщин-коллег, продолжала показывать Дэвида Костелло и – изредка – отца Филиппы. Они сидели рядом, и камера двигалась исключительно от одного к другому. На несколько секунд на экране монитора возникал Джон Бальфур, затем снова появлялось лицо Костелло. Автофокус работал исправно, лишь покуда оператору не приходило в голову взять более крупный или, наоборот, мелкий план. В этих случаях проходило несколько секунд, прежде чем изображение снова обретало резкость.

– Виновен! – повторил тот же голос.

– Хочешь поспорить? – крикнул еще кто-то.

– Давайте немного помолчим, а?! – рявкнул Билл Прайд. Сразу наступила тишина, и Ребус беззвучно зааплодировал Прайду, но тот снова уткнулся в свои бумажки, а потом перевел взгляд на экран, потому что заговорил Дэвид Костелло.

Костелло был небрит, причем Ребусу показалось, что на нем те же джинсы и черная майка, в которых молодой человек встретил его прошлым вечером. Прежде чем заговорить, он положил на стол перед собой лист бумаги с текстом, но за все время ни разу не заглянул в него. Его глаза перескакивали с одной камеры на другую, словно он не знал, куда следует смотреть, а голос звучал прерывисто и тихо.

– Мы до сих пор не знаем, что случилось с Флип, и мы очень хотим это узнать… мы, ее друзья, ее родные… – Он бросил быстрый взгляд в сторону Джона Бальфура. – Все, кто любит Филиппу, хотят узнать, где она и что с ней. Флип, если ты сейчас смотришь эту передачу, пожалуйста, свяжись с кем-нибудь из нас… Просто сообщи нам, что с тобой ничего не случилось. Мы очень беспокоимся за тебя. – В его глазах заблестели слезы. На мгновение Костелло замолчал и опустил голову, потом снова выпрямился и взял в руки свою шпаргалку, но в ней, очевидно, не было ничего такого, чего он не сказал. Тогда молодой человек повернулся к остальным, словно спрашивая у них совета.

Джон Бальфур сжал рукой плечо Дэвида. Потом заговорил сам. Голос его как-то странно резонировал, словно один из микрофонов внезапно испортился.

– Если кто-то похитил мою дочь, я обращаюсь к этому человеку: пусть свяжется со мной как можно скорее. Филиппа знает номер моего личного мобильного телефона. Мне можно звонить в любое время дня и ночи. Я хочу поговорить с вами, кем бы вы ни были и что бы ни толкнуло вас на этот шаг. Если кто-то знает местонахождение моей дочери, пусть позвонит по телефону, который появится на экране в конце трансляции. Мне необходимо знать, что моя дочь жива и здорова. Дорогие телезрители, прошу вас, постарайтесь запомнить это лицо… – Он взял в руки фотографию, и в зале снова засверкали вспышки. – Мою дочь зовут Филиппа Бальфур, ей всего двадцать. Если вы где-то ее видели или даже если вам просто кажется, что вы могли ее видеть, – пожалуйста, позвоните!… Спасибо.

Репортеры готовы были начать задавать вопросы, но Дэвид Костелло уже встал со своего места и направился к выходу. В динамиках снова прорезался голос Эллен Уайли:

– … сейчас это было бы неуместно. Я хотела поблагодарить всех за поддержку…

Но вопросы все-таки посыпались. Полицейская камера остановилась на Джоне Бальфуре. Он выглядел достаточно спокойно и собранно: его руки неподвижно лежали на столе, а глаза не моргали даже тогда, когда на стене возникала его тень от вспышек репортерских блицев.

– Нет, я действительно не могу…

– Мистер Костелло! – чуть не хором ревели журналисты. – Позвольте задать вам хотя бы один вопрос!…

– Детектив Уайли! – прорезался еще чей-то голос. – Что вы можете сказать о возможных причинах похищения?

– Причины нам пока неизвестны, – растерянно откликнулась Эллен.

– Но вы признаете, что это именно похищение?

– Я не… Нет, я вовсе не это хотела сказать!

Камера показала Джона Бальфура, который пытался ответить еще на чей-то вопрос. Ряды репортеров смешались; казалось, еще немного, и в зале начнется настоящая потасовка.

– А что вы хотели сказать, детектив Уайли?…

– Я просто… Я ничего не говорила о…

Ее слова заглушил властный голос Джилл Темплер. Репортеры знали ее по прошлым пресс- конференциям, а она хорошо знала репортеров.

– Стив! – прогремела она. – Ты прекрасно знаешь, что мы не имеем права строить предположения. Если ты готов написать заведомую неправду только для того, чтобы продать несколько лишних экземпляров газеты, что ж – вольному воля. Однако я считаю, что это было бы проявлением крайнего неуважения к родным и друзьям Филиппы Бальфур.

На все последующие вопросы отвечала исключительно Джилл, которой удалось довольно быстро восстановить спокойствие и порядок. Эллен Уайли на экране больше не появлялась, но Ребус хорошо представлял себе, как она сейчас выглядит. Фигурально выражаясь, она съежилась, усохла, отступила в тень Джилл. Шивон, напротив, оживилась и заерзала на стуле.

Потом слово взял Джон Бальфур, пожелавший ответить на два-три вопроса. Он сделал это спокойно и четко, после чего пресс-конференция закончилась.

– Крутой сукин сын! – С этими словами Прайд поднялся и ушел, чтобы отдать сотрудникам какие-то распоряжения. Пора было возвращаться к нормальной работе.

– Вы не в курсе, сэр, в каком из участков на бойфренда ставят больше всего? – спросил Грант Худ, подходя к Ребусу.

– В Торфихене, – ответил тот.

– Тогда я бегу туда. – Худ испытующе посмотрел на Ребуса, но, не дождавшись никаких комментариев, добавил: – Что же вы молчите, сэр? У парня ведь это на лице написано!