– Он щедр? – Тут она презрительно повела подбородком в сторону Ла Понте. – Д'Артаньян еще больший скряга, чем ваш приятель. Ведь он впервые пригласил своих друзей на пирушку уже в Англии, после дела Монка[152]. Тридцать пять лет спустя.

– Как вижу, вы тут эксперт, хотя этого следовало ожидать. В вашем доме хранилось столько романов- фельетонов, которые вы якобы ненавидели… Поздравляю! Вы отлично сыграли роль вдовы, сытой по горло экстравагантными увлечениями мужа.

– Я ни капли не притворялась. Он ведь собирал старые, никому не нужные и посредственные книжонки. И сам Энрике был таким же – посредственностью: он так и не научился читать между строк, отделять золото от пустой породы… Он был из числа тех идиотов, что всю жизнь мотаются по миру и собирают фотографии всяких достопримечательностей, даже не пытаясь что-то о них разузнать.

– А вы, разумеется, не из таких.

– Конечно! Знаете, какие две книги были самыми первыми в моей жизни? «Маленькие женщины»[153] и «Три мушкетера». Обе потрясли меня, но каждая по-своему.

– Ах, как трогательно!

– Перестаньте! Вы задали мне несколько вопросов, и я пытаюсь на них ответить… Бывают наивные читатели – такие, как бедный Энрике. И читатели, которые хотят копнуть поглубже и восстают против стереотипов: д'Артаньян – храбрый, Атос – рыцарь, Портос – добродушный, Арамис – верный… Господи, не смешите меня! – тут и на самом деле раздался ее театральный и зловещий, как у миледи, хохот. – Если бы вы только знали… Из всего этого я сохранила в душе один образ – он всегда безмерно восхищал меня… Белокурая дама, в любой ситуации верная себе самой и тому, кому она взялась служить. Она боролась в одиночку, надеялась только на себя, и вот ее-то подло убили четыре картонных храбреца… А загадочный сын, сирота, выходящий на сцену двадцать лет спустя! – она склонила голову, не в силах справиться с чувствами, и во взгляде ее вспыхнула такая ненависть, что Корсо чуть не попятился назад. – Я так отчетливо помню ту гравюру, как будто она и теперь лежит передо мной: река, ночь, четыре негодяя стоят на коленях, но милосердие чуждо их сердцам… А с другой стороны – палач; он поднял обе руки и занес широкий меч над обнаженной шеей женщины…

Вспышка молнии внезапно осветила искаженное лицо Лианы Тайллефер, нежно-белую шею, зрачки, впитавшие в себя трагическую сцену, которую она вспоминала теперь так, словно видела когда-то на самом деле. Потом громыхнул гром, и снова задрожали стекла.

– Негодяи, – повторила она, отрешенно, тихим голосом, и Корсо не мог понять, говорила она о нем и его спутниках или о д'Артаньяне с друзьями.

Сидевшая на подоконнике девушка порылась в своем рюкзаке и достала «Трех мушкетеров». Затем очень спокойно и неспешно стала перелистывать, что-то отыскивая. Она по-прежнему вела себя как сторонняя наблюдательница. Найдя нужное место, молча кинула открытую книгу на постель. Это была описанная Лианой Тайллефер гравюра.

– «Victa iacet virtus», – пробормотал Корсо, вздрогнув, потому что иллюстрация поразительно напоминала восьмую гравюру из «Девяти врат».

Заглянув в книгу, женщина как-то сразу успокоилась. Она только повела бровью – холодно, надменно. Иронично.

– Так оно и есть, – согласилась она. – Вы ведь не скажете, что эту добродетель воплощает в себе д'Артаньян. Изворотливый гасконец… А что до его любовных подвигов… На протяжении всего романа он соблазняет трех женщин, двух из них – обманом. Его великая любовь – галантерейщица с не очень изящными ножками, которая служит кастеляншей у королевы. Еще одна – английская горничная, и он ее подло использует. – Теперь смех Лианы Тайллефер звучал оскорбительно. – А его любовные истории в «Двадцать лет спустя»?.. Связь с хозяйкой постоялого двора… Лишь ради того, чтобы не платить за комнату… Хорош герой-любовник! Весь улов – служанки, горничные да трактирщицы!

– Зато он соблазнил миледи, – ехидно вставил Корсо.

И снова лед в глазах Лианы Тайллефер был разбит вспышкой гнева. Если бы взгляд мог убивать, охотник за книгами тотчас рухнул бы бездыханным к ее ногам.

– Да ведь это не его заслуга, – ответила вдова. – Верно, негодяй побывал в ее постели, но обманом, выдав себя за другого. – Она несколько успокоилась, хотя голубая сталь ее взгляда по-прежнему напоминала отточенный клинок. – Вы бы с ним составили замечательную парочку! Два гнусных негодяя!

Ла Понте слушал очень внимательно; казалось, еще немного – и будет слышно, как шевелятся мысли у него в голове. Вдруг он наморщил лоб:

– Подождите, подождите, так вы что?..

Он повернулся к девушке, ища поддержки; до него всегда все доходило с опозданием. Но девушка по- прежнему сидела отчужденно и глядела на них так, словно дела эти ее не касались.

– Какой же я болван! – Ла Понте подошел к окну и стал биться головой о раму.

Лиана Тайллефер с презрительной миной посмотрела на него, потом повернулась к Корсо:

– Зачем вам понадобилось тащить его сюда?

– Болван! Болван! – повторял Ла Понте, и удары его становились все сильнее.

– Он воображает себя Атосом, – пояснил Корсо, желая оправдать друга.

– Скорее Арамисом. Самовлюбленный фат… Знаете, когда он был со мной в постели, он все время косился на свою тень на стене – на очертания собственного профиля…

– Надо же!

– Уж поверьте!

Ла Понте решил наконец отойти от окна.

– Вам не кажется, – бросил он с досадой, – что мы отклоняемся от темы?

– Он прав, – признал Корсо. – Итак, миледи, мы вели речь о добродетели. И вы просвещали нас, давая свое толкование поступкам д'Артаньяна и его друзей.

– А разве я не права? Разве много достоинств можно найти у этих фанфаронов, которые используют женщин, принимают от них деньги, мечтают только о карьере и богатстве? Миледи – умная и отважная, она берет сторону Ришелье и служит ему верой и правдой, готова отдать за него жизнь…

– И, служа ему, убивает других.

– Вы же сами недавно сказали: существует внутренняя логика повествования.