Корсо скорчил гримасу – что-то вроде кислого смирения, – и при этом стали видны его кроличьи зубы.

– Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не встанут у японцев поперек горла, – заметил он, – тогда они начнут вкладывать деньги исключительно в редкие книги.

Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:

– Спаси нас от такого Господь.

– Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. – Он лукаво смотрел на меня через перекошенные очки. – А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.

Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских войн – мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той самой неуклюжести, которая – уж не знаю, как он этого добивался, – могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют «обаянием», а мужчины – «симпатией». Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.

Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля, Конрада и Валье-Инклана, а рядом – отвратительная литография, которую несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением – при одном голосе «против» (моем, разумеется) – постановили повесить для украшения на стену.

И тут я рискнул задать ему вопрос:

– Честно признаюсь, меня мучает любопытство: а где все-таки отыскалась эта глава?

Он замер в нерешительности и, вне всякого сомнения, прежде чем ответить, быстро взвешивал все «за» и «против». Но ведь я оказал ему самый любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.

– Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.

Я не сдержал возгласа изумления:

– Энрике Тайллефер?.. Издатель?

Взгляд Корсо рассеянно блуждал по вестибюлю. Наконец он мотнул головой – сверху вниз.

– Он самый.

Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему. Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной собственного дома – на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами лежала открытая книга и валялись осколки разбитой фарфоровой вазы.

Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился рассказать мне, как все развивалось дальше. Так что теперь я могу относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не был, – цепочку обстоятельств, которая привела к роковой развязке и раскрытию тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я могу сыграть в этой истории роль доктора Ватсона и сообщить вам, что следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи – в баре Макаровой. Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не без тайного удовольствия глянул на улицу, словно ему только что пришлось пересечь открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с библейской неукротимостью.

– Так вот, коммерческие фирмы «Арменгол и сыновья», «Старые книги» и «Библиографические редкости» намерены подать на тебя в суд, – сказал он и погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер пивную пену вокруг рта. – Только что звонил их адвокат.

– В чем меня обвиняют? – спросил Корсо.

– В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее библиотеку. Они клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.

– Спать надо меньше…

– Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще бы… Явились за своей долей, а «Персилес» и «Королевское право Кастильи»[10] уже уплыли. К тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, – и цены сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь продать. Заламывает вдвое против того, что они предлагают… – Он глотнул пива и весело подмигнул Корсо. – Заклепать библиотеку – вот как называется эта красивая комбинация.

– Это ты мне будешь объяснять, как она называется? – Корсо зло ухмыльнулся, показав клыки. – А уж «Арменголу и сыновьям» это известно не хуже моего.

– Эх, жестокий ты человек, – бесстрастно припечатал Ла Понте. – Но больше всего им жаль «Королевского права». Они говорят, что ты нанес им удар ниже пояса.

– А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них… И привязать к ней бантик! Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!..[11] На книге нет типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель Пуэрто, предположительно в тысяча четыреста восемьдесят втором году… – Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. – Смекаешь?

– Я то смекаю. А они почему-то очень нервничают.

– Пусть пьют липовый чай – помогает. – В такие вот предобеденные часы бар всегда бывал полон, и посетители стояли у стойки плечом к плечу, стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного дыма дополняли картину.

– И думается мне, – добавил Ла Понте, – что «Персилес»-то этот самый – первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.

Корсо отрицательно покачал головой:

– Нет, Харди. Сафьян.

– Показал бы! Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих делах не ведал. Ты ведь знаешь – у меня аллергия на любые судебные разбирательства.

– А на свои тридцать процентов?

Ла Понте, словно защищая собственное достоинство, поднял руку:

– Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело наша прекрасная дружба, другое – хлеб насущный для моих детишек.

– Нет у тебя никаких детишек!

Ла Понте скорчил смешную рожу:

– Подожди! Я еще молодой.

Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты Асорина[12]. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте до сих пор старался кроить предложения на его манер – чтобы они получались очень емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало ему обрести диалектическую устойчивость в тот час, когда приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице Майор, где он хранил эротическую классику.

– Кроме того, – продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, – у меня с «Арменголом и сыновьями» есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же сулящие верный доход в самые короткие сроки.

– Но со мной-то у тебя тоже есть дела, – вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. – И ты –