стопки, оставленной Паскуале.

— Да я не знаю, — сказал я.

— Завел себе врагов-ковбоев, — сказал Оскар. — Не очень удачный ход.

— Непреднамеренно, — сказал я.

— У тебя что-то есть на Бруссарда? — спросил Девин.

— Может быть, — сказал я. — Есть.

Девин кивнул, его правая рука соскользнула со стойки, и он крепко пожал мне локоть.

— Что бы там ни было, — сказал он и напряженно улыбнулся, посмотрев в сторону Бруссарда, — оставь это.

— А если не могу?

За плечом Девина замаячила голова Оскара. Он посмотрел на меня безжизненным взглядом.

— Лучше не стоять у него на пути. Уйди, Патрик.

— А если не могу?

— Тогда, может быть, скоро вообще ходить не сможешь, — вздохнул Девин.

Мы все-таки решили навестить Пула, не слишком надеясь, что от этого что-то изменится.

Медцентр Новой Англии раскинулся на два городских квартала, корпуса с крытыми переходами между этажами сосредоточились между Чайнатауном, театральным кварталом и тем зиянием, которое осталось от цехов «Комбата».[54]

Ранним воскресным утром найти там свободное место на платной стоянке непросто, а в четверг вечером просто невозможно. Шуберт показывал бог знает какую по счету постановку «Мисс Сайгон», Ванги представляли последнее напыщенное сочинение Эндрю Ллойда Веббера или кого-то другого, но похожего на него, специально созданное для аншлага, перегруженное всем, чем только можно, вымученное, феерию дерьмового пения. Нижнюю часть Тремон-стрит запрудили такси, лимузины, черные галстуки, светлые меха, раздраженные полицейские дули в свистки и делали знаки водителям подальше объезжать автомобили, припаркованные у обочины в три ряда.

Мы не стали колесить по кварталу, а просто свернули к многоярусной парковке медцентра, получили квитанцию. Место нашлось только на шестом ярусе. Я вышел из машины и помог выбраться Энджи. Мы стали пробираться среди машин.

— Где здесь лифты? — спросила она у молодого человека баскетбольного телосложения, курившего тонкую сигару «Коиба», прислонившись к задней дверцы черного «шеви-сабербан».

— Туда, — произнес он и ткнул пальцем налево от себя.

— Спасибо, — сказала Энджи, и мы, благодарно улыбнувшись, пошли мимо.

Он улыбнулся в ответ и слегка махнул сигарой.

— Умер он.

Мы остановились как вкопанные. Я обернулся и посмотрел на парня. Он был в синей флисовой куртке с коричневым кожаным воротником и клинообразным вырезом на груди, черных джинсах и черных же ковбойских сапожках, потертых, как у наездника родео. Стряхнув с сигары пепел, он снова сунул ее в рот и посмотрел на меня.

— Кто умер? — спросил я.

— Ник Рафтопулос.

Энджи развернулась на костылях и стала к парню лицом.

— Простите, кто?

— Тот, кого вы проведать приехали. Ведь верно? Ну, проведать не удастся, потому что он час назад умер. Остановка сердца вследствие значительной травмы, полученной в результате пулевого ранения на крыльце дома Леона Третта. При данных обстоятельствах дело вполне естественное.

Энджи задвигала костылями, я тоже сделал несколько шагов вперед, и мы подошли к парню вплотную.

— Сейчас вы меня спросите, откуда я знаю, к кому вы приехали. Ну спрашивайте, кто первый?

— Вы, собственно, кто? — поинтересовался я.

— Нил Раерсон, — сказал он, изобразив замысловатый поклон, сопровождаемый движением руки с воображаемой шляпой. — Зовите меня Нил. Хотелось бы иметь какое-нибудь крутое прозвище, но не всем же так везет. Вы — Патрик Кензи, а вы — Энджела Дженнаро. Должен сказать, мадам, даже в гипсе выглядите вы гораздо лучше, чем на фотографии. Таких, как вы, мой папаня называл красотулями.

— Пул умер? — спросила Энджи.

— Да, мадам, боюсь, что так. Слушайте, Патрик, вы не могли бы пожать мне руку? А то, знаете ли, несколько утомительно стоять вот так с протянутой.

Я слегка стиснул ему руку, и он сразу протянул ее Энджи, которая на этот жест не обратила никакого внимания. Она чуть подалась назад, вглядываясь в лицо Нила Раерсона, и покачала головой.

— Платяных вшей опасаетесь? — Он посмотрел на меня и убрал руку во внутренний карман куртки.

Я потянулся рукой за спину.

— Не бойтесь, мистер Кензи, не бойтесь. — Он достал тощий бумажник, раскрыл его и показал нам серебряный значок и удостоверение. — Специальный агент Нил Раерсон, — сказал он глубоким баритоном. — Департамент правосудия. Оп-ля! — Бумажник перекочевал обратно в карман. — Отдел борьбы с организованной преступностью. М-да, а вы не очень-то разговорчивые собеседники!

— Зачем вы пытаетесь заговорить с нами? — спросил я.

— Потому, мистер Кензи, что, насколько я могу судить по футбольному матчу, вы как бы испытываете недостаток в друзьях. А я как раз по роду деятельности подыскиваю людям друзей.

— Но я не ищу друзей.

— А у вас выбора нет. Может, мне придется быть вашим другом, нравится вам это или не нравится. И я довольно хороший друг. Буду слушать ваши рассказы, смотреть с вами бейсбол, станем с вами ходить по разным классным забегаловкам.

Мы с Энджи переглянулись, повернулись и пошли к своей машине. Я подошел к дверце пассажирского сиденья первым, разблокировал ее и уже начал открывать.

— Убьет вас Бруссард, — сказал Раерсон.

Мы оба обернулись. Он затянулся сигарой, обогнул «сабербан» сзади и двинулся к нам широкими шагами, как будто шел по корту после окончания игры.

— Он это мастерски делает. Обычно не сам, конечно, но хорошо планирует убийство. Первоклассно.

Я забрал у Энджи костыли и, открывая заднюю дверь, чтобы положить их на заднее сиденье, слегка чиркнул ее краем по спине Раерсона.

— Не беспокойтесь, спецагент Раерсон.

— Вот то же наверняка думали и Крис Маллен с Фараоном Гутиерресом.

Энджи оперлась на открытую дверцу.

— Фараон Гутиеррес работал на наркотдел? — Она достала сигареты.

— Никак нет. Осведомителем в отделе борьбы с организованной преступностью. — Раерсон зашел мне за спину и дал Энджи прикурить от зажигалки «зиппо». — Мой человек. Я его завербовал. Работал с ним шесть с половиной лет. Собирался помочь мне свалить Сыра, а потом и всю его организацию. Потом очередь дошла бы до поставщика Сыра по имени Нгиун Танг. — Он показал на восточную стену стоянки. — Важная шишка в Чайнатауне.

— Но?

— Но… — Раерсон пожал плечами. — Фараон отдал концы.

— Думаете, это Бруссард?

— Думаю, Бруссард это запланировал. Сам он не убивал, потому что был слишком занят, рассказывал