место. Поэтому немцы выживали, кто как умел.

Потом в небольшом портовом городке последовала целая череда банкротств, которые, казалось, преследовали несколько поколений потомков сервентов. Здесь на протяжении следующих двух столетий появлялись и разорялись свои гончары, изготовители шоколада, чулок, продуктов, приготовленных на китовом жиру, медицинских солей и селитры. Одно время неплохо развивалась переработка трески и продуктов китобойного промысла, но и они со временем переместились на север к Глостеру и южнее к мысу Код в поисках лучших уловов и чистой воды.

Джермантаун стал забытым городом, его воды оказались отрезанными от его жителей проволочной изгородью и загрязнены верфями Квинси, электростанцией, танкерами и фабрикой «Проктер энд Гэмбл», силуэты корпусов которой только и виднелись на горизонте. Давние эксперименты с предоставлением государственного жилья ветеранам войны изуродовали побережье кварталами каменных мешков цвета пемзы, каждый состоял из четырех зданий по шестнадцать квартир, в плане расположенных подковами, внутри которых из луж с ржавой водой на потрескавшемся гудроне торчали металлические кронштейны — предполагалось, что на них будут натягивать веревки, чтобы сушить белье.

Бубба остановил свой «хаммер» перед домом, стоявшим в квартале от моря между двумя строениями, судя по их виду, явно ожидающими сноса. В темноте казалось, что и дом, куда мы собирались войти, тоже покосился и просел, и, хотя мелких деталей в темноте я не видел, дух ветхости над ним определенно тоже витал.

У пожилого человечка, открывшего нам дверь, коротко стриженная борода покрывала челюсти серебряными и черными прямоугольными кустиками, но почему-то не желала расти на сильно вытянутом подбородке, оставляя круг морщинистой розовой кожи, который, временами изменяя форму, напоминал подмигивающий глаз. Ему было от пятидесяти до шестидесяти лет, но тщедушное тело узловато и криво изгибалось, что делало его на вид гораздо старше. Видавшая виды бейсбольная кепка с эмблемой «Ред сокс» казалась слишком маленькой даже для его крошечной головы. Желтая футболка не прикрывала молочно-белый морщинистый живот, черные нейлоновые штаны в обтяжку доходили до лодыжек и у промежности вздувались так, будто там находилось что-то размером со сжатый кулак.

Человечек надвинул на глаза бейсбольную кепку и спросил Буббу:

— Джером Миллер?

Это было излюбленное прозвище Буббы. Так звали героя Бо Хопкинса в фильме «Элита убийц», фильме, который Бубба посмотрел примерно одиннадцать тысяч раз и мог цитировать с любого места.

— А ты как думал? — Огромное туловище Буббы надвинулось на человечка и скрыло его от моего взгляда.

— Я просто спросил, — попятился человечек.

— Пасхальный заяц я, стою у твоего порога со спортивной сумкой, набитой пистолетами. — Бубба навис над человечком. — Дай войти-то, твою мать.

Переступив через порог, мы оказались в темной гостиной. Накурено было так, что хоть топор вешай. Человечек склонился над кофейным столиком, взял из переполненной пепельницы дымящийся окурок, влажно чмокая, затянулся и нетерпеливо уставился на нас сквозь дым.

— Ну, покажи, — сказал он.

— Свет зажечь не хочешь? — спросил Бубба.

— Тут нет света.

Бубба широко, но холодно улыбнулся — сплошные зубы.

— Пошли в комнату, где есть.

Человечек пожал костлявыми плечами:

— Как скажешь.

Мы пошли за ним по узкому коридору, и я обратил внимание, что ремешки на бейсболке не застегнуты и торчат, далеко не соприкасаясь друг с другом. Вообще кепка при взгляде сзади сидела у него на голове как-то странно, на самой макушке. Я пытался сообразить, кого он мне напоминает. Поскольку пожилых людей, носящих футболки и брючки в обтяжку, я знал совсем немного, список возможных знакомых должен оказаться сравнительно коротким. Но было в нем что-то знакомое, и я стал думать, что, пожалуй, меня сбивает с толку борода или бейсболка.

В коридоре пахло, как от грязной воды в ванне, простоявшей несколько дней, от стен несло плесенью. Здесь было четыре двери, еще одна в конце — черный ход. На втором этаже что-то вдруг как будто упало с глухим стуком.

Потолок завибрировал, усиливая басовые колебания динамиков, хотя музыка звучала еле слышно, шепотком, будто доносилась из соседнего квартала.

Мы поравнялись с первыми двумя дверями. Я заглянул в ту, что была слева. Она вела в полутемную комнату. Опущенные жалюзи пропускали так мало света, что я увидел лишь какие-то формы и тени и не сразу догадался, что передо мной кресло с подножием и регулируемым наклоном спинки и стопки либо книг, либо журналов. Из дверного проема повеяло затхлым запахом помещения, где курят сигары и давно не проветривали.

Другая дверь, справа, вела на кухню, залитую белым светом, мне показалось, флуоресцентной лампы не бытового, а промышленного назначения и мощности — такие обычно можно увидеть на стоянках грузовиков. Она не освещала помещение, но уничтожала все краски, и мне пришлось поморгать, чтобы снова обрести способность видеть.

Человечек взял со стойки какой-то небольшой предмет и бросил в мою сторону. Я еле успел поймать это нечто, оказавшееся бумажным пакетом, набитым денежными купюрами. Я передал пакет Буббе.

— Хорошие руки, — сказал человечек и усмехнулся, глядя на Буббу, при этом обнажились желтые прокуренные зубы. — Вашу сумку, сэр.

Бубба ударил спортивной сумкой человечка по груди, да так сильно, что тот сел на пол, покрытый черно-белой плиткой, и расставил по ней руки для опоры.

— Плохие руки, — сказал Бубба. — Может, я просто положу ее на стол?

Человечек посмотрел на него, кивнул и поморгал от яркого света лампы, висевшей как раз перед ним.

Именно нос, решил я, кажется мне таким знакомым. Этот его ястребиный изгиб. Нос выступал над плоским лицом и изгибался так сильно, что его кончик отбрасывал тень на губы.

Человечек поднялся с пола, отряхнул сзади черные брючки, стал у стола, посмотрел на Буббу, который расстегивал сумку, и потер руки.

Глаза его засветились оранжевым светом, как задние фары у автомобиля, на верхней губе выступили капли испарины.

Бубба развел борта сумки.

— Так вот они, мои деточки, — сказал человечек.

В ярком свете лампы маслянисто поблескивали четыре автоматических «Каликоу М-110» из черного сплава с алюминиевой добавкой. Один из самых необычных пистолетов, которые мне доводилось видеть, «М-110» делает сто выстрелов в минуту из одного спирального магазина, такого же, какие используются для карабинов «каликоу». В длину он примерно сорок три сантиметра, на рукоятку и ствол приходятся двадцать, а затворная рама и большая часть рамы собственно пистолета выступают позади рукоятки. Он напоминает мне то, что мы в детстве мастерили из резиновой ленты, бельевых прищепок и палочек от фруктового мороженого, чтобы стрелять друг в друга канцелярскими скрепками.

Но резиновая лента и палочки от фруктового мороженого позволяли делать не более десяти выстрелов в минуту. Этот «М-110», полностью автоматический, способен выпустить сто пуль примерно за пятнадцать секунд.

Человечек положил пистолет на ладонь, оценивая вес, бледные глаза его маслено блестели. Он облизнул губы, будто наслаждение стрельбой мог чувствовать на вкус.

— Запасаетесь на случай войны? — спросил я.

Бубба косо посмотрел на меня и стал пересчитывать деньги из бумажного пакета.

Человечек улыбался пистолету, как котенку.

— Гонения существуют всегда и всюду, дорогой. Надо быть во всеоружии. — Он кончиками пальцев погладил раму пистолета. — О, ты мой, мой, мой, — заворковал он.