мадам Генод сказала, что конечно же все понимает, и даже пообещала:

— Если найду за это время нового жильца, я, разумеется, верну вам часть денег…

Старая сука, подумала Алекс, улыбаясь полной признательности улыбкой.

— О, это так мило с вашей стороны, — ответила она с нарочитой сдержанностью (не годится слишком бурно выражать радость, когда уезжаешь по срочному семейному делу).

Она расплатилась, оставила фальшивый адрес. В худшем случае мадам Генод решит ей написать, но, скорее всего, будет не слишком огорчена, когда конверт с письмом и чеком вернется обратно.

— А что касается состояния помещения… — начала было она.

— Об этом не беспокойтесь! — заверила ее мадам Генод. Просто сама любезность! Еще бы, после такого профита… — Я уверена, все в полном порядке.

Договорились, что ключи от квартиры Алекс оставит в почтовом ящике.

Что касается машины, с ней тоже никаких проблем — деньги за парковку на улице Морийон ежемесячно перечисляются со счета Алекс, так что не стоит беспокоиться. У нее «клио» шести летней давности, купленная по случаю.

Она принесла из подвальной кладовки штук десять пустых картонных коробок и разобрала принадлежавшую ей мебель — сосновый столик, три секции книжного стеллажа, кровать. Она даже не знала, зачем каждый раз перетаскивает все это с собой — за исключением, пожалуй, кровати, вот к ней она по-настоящему привязана, кровать — это святое. Уложив все детали в коробки, она окинула их задумчивым взглядом. В конце концов, жизнь не занимает столько места, как принято думать. По крайней мере, ее жизнь. Всего два кубических метра. Перевозчик, правда, сказал, что три. Алекс предпочла не спорить, ей ли не знать, какие они, эти перевозчики. Вообще-то в его фургончик все поместится без труда, даже не обязательно брать с собой напарника для переноски, — он легко справится в одиночку. Алекс не возражала и против расценок за аренду складского помещения, и небольшой надбавки за срочность. Когда она хочет уехать, ее ничто не остановит. Мать часто говорила: «Не сидится тебе на месте! Это добром не кончится!» Порой, когда бывала в хорошей форме, она добавляла: «Твой брат хотя бы…» — но с годами у нее оставалось все меньше примеров для сравнений в его пользу. Впрочем, матери их всегда хватало, при любых раскладах, — для нее это дело принципа.

Несмотря на боль и усталость, за несколько часов она все разобрала и упаковала. Заодно избавилась от лишних вещей, особенно книг. За исключением нескольких классических романов, она выбрасывала их пачками. Уезжая с Порт-де-Клиньянкур, она выкинула всю Бликсен и всего Форстера, уезжая с улицы Коммерс — Цвейга и Пиранделло. В Шампиньи оставила всю Дюрас. Она читала взахлеб все подряд (мать говорила, что она не знает меры), но никогда не возвращалась к прочитанному, — да и потом, эти книжки столько весили и занимали столько места…

Остаток времени она посвятила содержимому двух небольших коробок, водруженных на матрас, который теперь лежал прямо на полу. На этих коробках написано: «Личное». В них хранится то, чем она действительно дорожит, — в основном всякая бесполезная ерунда: тонкие школьные тетрадки, блокноты, письма, открытки, дневник, который она с перерывами вела в двенадцать-тринадцать лет (ее никогда не хватало надолго), коротенькие записочки от подруг, какие-то безделушки… словом, все то, что давно пора бы выкинуть. Когда-нибудь Алекс так и сделает — она прекрасно понимает, какое это все, в сущности, ребячество. Тут и дешевые украшения, и высохшие перьевые ручки, и множество заколок для волос (их она любит), и фотографии — на каникулах или семейные, на них она с матерью и братом, еще в детстве. От всего этого, конечно, давно пора избавиться, эти вещи ей совершенно не нужны, а кое-что даже опасно хранить дома — например, билеты или вырванные из книг страницы… Когда-нибудь она сразу все выбросит. Но пока две коробки с надписью «Личное» возвышаются, как две скалы в море окружающего хаоса.

Закончив сборы, Алекс сходила в кино, пообедала у «Шартье», купила кислоту для аккумуляторов. Для всех необходимых приготовлений у нее имелись защитные маска и очки. Она включила вентилятор и кухонную вытяжку, плотно закрыла дверь кухни, а окно, наоборот, широко распахнула, чтобы испарения выносило наружу. Чтобы концентрация кислоты достигла восьмидесяти процентов, требовалось медленно нагревать ее до появления пара. Алекс приготовила шесть доз по пол-литра. Она разлила их по флаконам из антикоррозийной пластмассы, приобретенным в магазине бытовой химии неподалеку от площади Республики. Два оставила, четыре убрала в одно из отделений большой хозяйственной сумки.

По ночам у нее сводит ноги, отчего она резко пробуждается. А может, это кошмары — последнее время они снятся ей постоянно. Крысы, пожирающие ее заживо, Трарье, который вкручивает ей в голову раскаленные железные прутья своим шуруповертом… Лицо Паскаля, разумеется, тоже преследует ее. Она снова видит его глупое лицо, изо рта лезут крысы. Иногда перед ней мелькают сцены, когда-то происходившие в реальности: она видит Паскаля, сидящего на садовом стуле в Шампиньи, и себя, приближающуюся к нему сзади с лопатой, занесенной высоко над головой; она помнит, как резала блузка под мышками, потому что стала слишком тесной для той толстухи, в которую она тогда превратилась, на двенадцать килограммов больше, чем сейчас, пришлось поправиться ради «больших сисек» — этот идиот просто с ума сходил, глядя на них… Она позволяла ему их тискать, но, когда он слишком возбуждался и делал это едва ли не с остервенением, она резко била его по рукам, как учительница младших классов. И удар лопатой, которую она обрушила ему на затылок изо всех сил, в каком-то смысле стал завершающим аккордом. Во сне этот удар получался невероятно громким, и она снова, как тогда, ощущала вибрацию в руках, от кончиков пальцев до самых плеч. Паскаль Трарье, оглушенный, с трудом оборачивался к ней и смотрел с искренним непониманием — ни малейшего подозрения у него не возникало даже теперь. Алекс решает ему помочь — это подозрение она вбивает в него ударами лопаты, семь, восемь раз, пока он не валится на садовый столик, чем облегчает ей задачу. После этого сон теряет всякую связность — сразу же идет следующая сцена, когда Паскаль завопил, получив первую дозу кислоты. Этот идиот так разорался, что она испугалась, не услышат ли его соседи, — ей пришлось встать и снова ударить его лопатой, на сей раз плашмя по лицу. До чего же громкие эти железяки!..

И снова сны, кошмары, бессвязные сцены, ломота во всем теле, спазмы, болезненные судороги — но наконец все прекращается. Алекс знает, что полностью от этого не избавится уже никогда: проведя неделю в тесной клетке в компании голодных крыс, наивно ждать, что такое пройдет даром. Она часто делает специальные упражнения, которые выучила еще в те времена, когда занималась стретчингом, — теперь она возобновила эти занятия самостоятельно. По утрам она по нескольку раз обегает парк Жоржа Брассенса, хотя и в слабом темпе, с частыми остановками, поскольку быстро устает.