какой-то лакомый кусочек и ни за что не желали уступать. Вот они помчались вокруг изысканного мраморного надгробия на краю кладбища, вскарабкались на невысокую, в полчеловеческого роста стену, отгораживающую церковные земли от прилегающей фермы – ее не видать за высокими, размашистыми елями. Белки принялись бегать взад-вперед по стене, то одна, то другая отваживалась перейти в нападение. Они пустили в ход и передние лапы, и зубы, и, наконец, задние лапы, а столь драгоценная пища тем временем свалилась На землю.
Белки отвлекли Дебору от тяжелых мыслей.
– Хватит, эй! – окликнула она их. – Нечего драться! А ну, перестаньте!
Она подошла поближе к зверюшкам, и те, испугавшись, удрали на дерево.
– Так-то лучше. Сколько можно драться? – проговорила Дебора, следя взглядом за их передвижениями по нависавшим над кладбищем ветвям. – Ведите себя как следует. Ссориться нехорошо, тем более здесь.
Одна белочка забралась в развилку, образованную отходящим от ствола суком, другая исчезла из виду. Оставшаяся белка следила за Деборой блестящими глазками, чувствуя себя в полной безопасности. Успокоившись, она принялась охорашиваться, лениво потирая лапками мордочку. Того гляди устроится поспать.
– На твоем месте я была бы настороже, – посоветовала ей Дебора. – Та хулиганка небось только и выжидает момент, чтобы напасть на тебя. Где она затаилась, как ты думаешь?
Дебора принялась отыскивать глазами вторую белочку, переводя взгляд с одной ветки на другую. Потом она посмотрела вниз.
– А что, если она такая хитрая…
Голос ее замер. Во рту пересохло. Слова и мысли разом покинули ее.
Под деревом лежало тело – голое тело ребенка.
3
Страх словно парализовал ее. Деборе казалось, будто ей в позвоночник вонзился ледяной прут, обездвиживший ее. Все подробности страшной картины, увеличиваясь до неправдоподобных пропорций, врезались в ее сознание.
Губы ее непроизвольно раскрылись, холодный воздух с силой ворвался в легкие. Почему она не кричит? Только пронзительный вопль выпустит этот воздух наружу, освободит ее легкие – иначе они лопнут.
Но она не могла кричать, да и что толку– поблизости никого нет. Она могла лишь шептать: «Боже, Боже». А потом непроизвольно, бессмысленно: «Саймон!» Она хотела бы отвести взгляд, но против собственной воли все смотрела и смотрела, сжимая пальцы в кулаки, напрягая мускулы, пытаясь убежать – но что-то все не отпускало ее
Ребенок лежал на животе у самой стены, на клумбе отцветшего крапивника. Волосы коротко подстрижены. Мальчик. Мертвый, давно уже мертвый.
Если б даже Дебора попыталась в истерике убедить себя, будто ребенок жив, он только уснул, она бы все равно не смогла поверить, что он спит совершенно голый на улице, осенним вечером, когда с каждой минутой воздух становится все более промозглым, что он улегся спать под сосной, где еще холоднее, чем на открытом месте, под угасающими лучами закатного солнца. И как можно спать в подобной позе – весь вес тела приходится на правое бедро, ноги раскинуты, правая рука неловко подвернута, словно сложена вдвое, голова откинулась влево, лицом он уткнулся в землю, в ползучие растения? Однако кожа розовая, почти красная – ведь это признак жизни, биения пульса, притока крови…
Белки возобновили свою возню. Они спрыгнули с дерева, предоставившего им убежище, приземлившись прямо на неподвижное тело у подножия сосны. Первая белка зацепилась лапкой за кожу на левом бедре мальчика. Пленница громко заверещала, отчаянно вырываясь, – ее преследовательница приближалась, она нее спешила удрать. Рывок, еще рывок – кожа на ноге мальчика лопнула, и белка умчалась прочь.
Дебора убедилась – в маленькой ранке, оставленной когтями зверька, не проступила кровь. «Как странно», – подумала она, но тут же вспомнила, что после смерти кровотечения не бывает – это привилегия живых.
И тут она закричала, повернулась спиной, бросилась бежать, однако страшная картина уже отпечаталась в ее мозгу с такой ясностью, что Дебора никуда не могла уйти от нее. Она видела все: осенний лист, запутавшийся в каштановых волосах, шрам в форме полумесяца вокруг левой коленки, у копчика– грушеобразная родинка, слева, вдоль всего тела, насколько она могла разглядеть, – большая ссадина, словно мальчика тащили по земле.
Может быть, он уснул? Он уснул?
Но даже с расстояния в два ярда Дебора успела заметить о многом поведавшие следы на запястьях и лодыжках– ярко-белые обручи омертвевшей кожи на фоне красной, воспаленной плоти. Она догадывалась, что означают эти следы, она понимала также, о чем говорит множество одинаковых круглых пятен-ожогов на тонкой коже с внутренней стороны руки.
Он не уснул, он мертв, и смерть была жестока к нему.
– Господи! Господи! – закричала она.
Крик словно придал ей сил. Дебора побежала к машине.
Саймон Алкурт Сент-Джеймс затормозил у линии полицейского ограждения, выставленной перед въездом на стоянку у церкви Сент-Джилс. Свет фар на мгновение выхватил показавшееся совсем белым лицо молодого неуклюжего констебля, назначенного охранять этот пост. Зачем, собственно, понадобился тут дежурный, ведь церковь хоть стоит и не на отшибе, но не так уж близко к соседним домам и толпы любопытных на дороге отнюдь не видно?
Потом Сент-Джеймс вспомнил, что остается не более часа до вечерней воскресной службы. Сегодня прихожан не пустят в церковь.
Дальше на узкой дорожке он разглядел яркую дугу света – там собрались полицейские машины. Назойливо, в постоянном пульсирующем ритме вспыхивал синий свет – кто-то так и оставил не- выключенной мигалку на крыше машины.
Сент-Джеймс отпустил ручное сцепление и вытащил ключи зажигания. Он неловко выбрался из машины, левая нога, скованная протезом, уперлась в землю под неправильным углом, и Сент-Джеймс едва не упал. Молодой констебль внимательно смотрел, как Сент-Джеймс выпрямляется, ломая голову, что положено делать в таких случаях: помочь калеке или приказать ему покинуть запретную зону? В итоге полицейский выбрал последнее, более привычное ему решение.
– Здесь нельзя останавливаться, сэр! – рявкнул он. – Идет расследование.
– Я знаю, констебль. Я приехал за своей женой. Мне звонил ваш инспектор. Она обнаружила тело.
– Вы мистер Сент-Джеймс? Тогда извините. – Констебль откровенно рассматривал вновь прибывшего, словно пытаясь удостовериться, тот ли он, за кого себя выдает. – Я вас не сразу узнал. – Сент-Джеймс ничего не ответил, и молодой человек продолжил: – Я видел вас в новостях неделю назад, но там вы не…
– Разумеется! – прервал его Сент-Джеймс, прекрасно догадываясь, о чем думал этот глупец – лишь в последний момент неуместные cлова замерли у него на губах. Разумеется, в телевизионной передаче он не выглядел калекой. С какой стати? Он стоял на ступенях здания Верховного суда, рассказывал корреспонденту, как в только что завершившемся процессе анализ ДНК помог определить личность преступника, и совершенно не был похож на инвалида – камера демонстрировала только его лицо, не показывая, что авария сотворила с его телом.
– Где моя жена? – спросил он. Констебль махнул рукой в сторону дорожки, отходившей от шоссе:
– Она в том доме. Оттуда она звонила нам. Сент-Джеймс кивком поблагодарил констебля и поспешно пересек шоссе. Указанный ему дом стоял чуть в стороне, за распахнутыми створками кованых железных ворот, открывавших проем в кирпичной стене. Ничем не примечательное здание, крытое желобчатой черепицей, гараж на три машины, на всех окнах – одинаковые белые занавески. Сад перед домом отсутствовал, подъездная дорожка упиралась в невысокий склон, который вместе со стеной отгораживал дом от дороги. Переднюю дверь, сделанную из цельного куска матового стекла, обрамляла белая деревянная рама.
Сент-Джеймс позвонил. Дверь открыла женщина в полицейской форме и провела его в гостиную в дальней части дома. Здесь на обитых ситцем стульях и на софе возле кофейного столика расположились
