– Но она была в тот вечер здесь, в этом доме?

– Она была со мной – вот и все.

– Но она знакома с другими мальчиками из «Эреба». Брайан Бирн занимается химией как профилирующим предметом. Я видел его вчера в лаборатории. А ведь он– префект «Эреба».

– Ну и что?

– Не знаю, Джон, пока не знаю. Может быть, все это никак не связано, а может быть… Ты говорил, что вечером в пятницу Брайан был здесь, в пансионе, а сам Брайан сказал мне, что большую часть ночи он провел в клубе старшеклассников.

– Я думал, он тут. Я не проверял.

– Даже потом? Когда Эмилия ушла? И тогда не проверял?

– Я был не в себе. Не мог ни на чем сосредоточиться. Ничего я не проверял после ее ухода.

– Тогда как ты можешь быть уверен, что она действительно покинула это здание?

Серовато-бледное лицо Корнтела сделалось совсем безжизненным, когда он осознал суть этого вопроса.

– Господи, не предполагаешь же ты, что Эмилия…

– Вчера она пыталась помешать мне допросить префекта пансиона, Джон. Как это понимать?

– Такая уж она. Она не может поверить, что знакомый ей человек способен совершить что-то дурное. Она даже не видит… – И он вновь запнулся, так и не решившись на признание.

– Чего она не видит? – не дал ему замолчать Линли.

Корнтел медленно вернулся к дивану и уставился на него, словно пытаясь сделать непростой выбор– усесться ему или остаться стоять. Пока что он задумчиво ощупывал кончиками пальцев протершийся подлокотник.

– Ты все равно не поймешь, – угрюмо пробормотал он. – Виконт Шат-Несс. Граф Ашертон. Разве ты знаешь, что такое неудача? Разве ты хоть раз испытал это на себе?

Эти несправедливые, совершенно не соответствовавшие истине слова задели Линли за живое. Услышав их, он буквально онемел от неожиданности и впервые с начала этого разговора пожалел, что рядом с ним нет сержанта Хейверс, так хорошо умеющей отмахнуться от всех эмоций и беспощадно перейти к самой сути.

– Молчишь? Ведь так оно и есть, – с горечью настаивал Корнтел.

Наконец к Линли возвратился голос.

– Боюсь, что вовсе не так. Но ты ничего не знаешь об этом, Джон, и знать не можешь. Мы семнадцать лет не виделись.

– Все равно не поверю.

– Верь не верь, от этого ничего не изменится. Корнтел отвел взгляд, потом, словно нехотя, вновь взглянул на старого приятеля. Тело его сотрясала дрожь.

– Сначала мы были просто друзьями, – заговорил он. – Я не умею обращаться с женщинами, но Эмилия на других женщин непохожа. С ней легко и просто болтать. Она внимательно слушает, она смотрит прямо в глаза. Женщины, которых я встречал, были не такие. Всегда им было что-то нужно от меня. С ними говоришь, а они обдумывают свои делишки. Как прикажешь поддерживать разговор, если собеседница занята только своими собственными мыслями? А вот Эмилия…– Лицо его сделалось мягким, задумчивым. – Если Эмилии и было что-то нужно, так я сам, понимаешь? Наверное, так. Именно этого она и хотела – узнать меня, понять мою душу. Мы даже переписывались на каникулах. На бумаге кое-какие вещи выразить гораздо проще, легче быть самим собой. Вот я и писал ей, и разговаривал с ней. Все рассказал: и о романе, который я хотел бы написать, да так никогда и не напишу, о любимой музыке, обо всем, что занимает какое-то место в моей жизни. Вернее, не обо всем, только о том, что представляло меня с выгодной стороны. Если б я рассказал ей все, если б открыл все эти мерзкие маленькие секреты, которые мы так любим скрывать, разве она захотела бы иметь со мной дело?

– Обычно эти мерзкие маленькие секреты ничего не значат для любви, – попытался утешить его Линли.

– Нет. Неправда! – Корнтел произнес эти слова отрешенно и продолжал, более не щадя себя: – Нет, Томми. Быть может, для тебя это и так, ведь ты можешь предложить женщине гораздо больше, чем я. Но когда мой дух, и разум, и тело предстают в своей наготе, надежды уже не остается никакой.

Линли припомнил, как юный Джон Корнтел проходил по двору в Итоне, возвышаясь на целую голову над другими. Королевский стипендиат, уверенный в своем блистательном будущем.

– Знаешь, и применительно к тебе в это трудно поверить, – возразил он.

Корнтел, видимо, прочел его мысли.

– Так ли уж трудно? Выходит, я умело притворялся, но теперь, я думаю, пора покончить с некоторыми иллюзиями. Ты не против?

– Смотри сам. Если тебе это поможет…

– Мне ничего не поможет. Я бы рад промолчать, но Эмилия не имеет никакого отношения к смерти Мэттью Уотли, и если нет другого способа убедить тебя в этом – так тому и быть. – Не выдержав, он отвел взгляд. – Она пришла ко мне вечером в пятницу. Мне бы следовало сразу понять, зачем она пришла, что ей нужно, а я не сумел. А потом было уже слишком поздно, все вышло из-под контроля, и кончилось все ужасно, к нашему обоюдному разочарованию.

– То есть она хотела заняться с тобой любовью?

– Мне тридцать пять лет, Томас. Тридцать пять! Ты-то хоть понимаешь, что это значит?

Эти слова допускали одно-единственное толкование, и все же Линли уточнил:

– Ты никогда прежде не был с женщиной?

– Тридцать пять лет. Это внушает жалость, отвращение, смех!

– Ничего подобного. Просто так сложилась твоя жизнь.

– Это была катастрофа. Ты уж, пожалуйста, сам домысливай детали, избавь меня хотя бы от этого, ладно? Я перенес страшное унижение, она расстроилась, заплакала и все-таки пыталась оправдать меня, пыталась взять всю вину на себя. Поверь мне, Томми, в таком состоянии она хотела одного– поскорее вернуться к себе в комнату. Я не видел, как она выходила из «Эреба», но у нее не было никаких причин тут задерживаться.

– А где она живет?

– Она – помощник заведующего «Галатеей».

– Значит, Коуфри Питт может подтвердить, в каком часу она возвратилась?

– Пожалуйста, если тебе недостаточно моего слова, спроси у Коуфри. Правда, ее комната в стороне от квартиры Питта, может быть, он и не заметил ее возвращения.

– А в субботу вечером? Она снова приходила к тебе?

Корнтел кивнул:

– Она пыталась объясниться, что-то исправить. Она хотела… можно ли остаться друзьями, пережив подобную сцену? Можем ли мы возвратить то, что уничтожили эти двадцать минут потного, бесплодного сопения и пыхтения в постели? Вот зачем она приходила. Вот почему я забыл в эти выходные исполнить свои обязанности и не совершал обход. Вот почему я понятия не имел, как и когда удрал Мэттью Уотли, – потому что я не смог показать себя настоящим мужчиной, когда мне наконец-то представилась такая возможность.

«Мэттью Уотли удрал». Корнтел вновь повторил эту формулу. На то могла быть одна из двух причин: либо он ничего не знал об одежде, найденной Фрэнком Ортеном на помойке, либо он хотел перестраховаться и потому решил держаться за изначальную версию до тех пор, пока детективы сами не выдвинут новую.

В одиннадцать часов утра Линли и сержант Хей-верс встретились в «Большой Классной» Бредгар Чэмберс в южном флигеле основного квадратного здания школы. Когда-то в этом помещении собирались ученики первых наборов. Белоснежные стены были отделаны понизу дубовыми панелями, высоко над головой сходился свод потолка. Мажду нишами окон, смотревших на юг, висели портреты всех директоров, возглавлявших школу, начиная с Чарльза Ловелла-Говарда, назначенного руководить ею в 1489 году.

В данный момент помещение пустовало, в нем витал слабый запах сырого, подгнившего дерева. Закрыв