служивших границей кампуса, простирались ухоженные лужайки, сменявшиеся подчас еловыми и сосновыми рощами. Школьные здания казались нетипичными для местности, где при строительстве, как правило, использовался тесаный кремень: стены были сложены из хэмекого камня, названного по имени сомерсетской деревушки, возле которой его добывали, крышу покрывала черепица. Стены, не затененные вьющимся виноградом, под утренним солнцем, казалось, излучали ощутимое даже на ощупь тепло.

Линли почувствовал, как в сержанте Хейверс нарастает недовольство, а они еще только-только проехали домик привратника. Барбара не пожелала долго сдерживать раздражение.

– Великолепно, – проворчала она, выплевывая окурок. Черт ее подери, она курит без передышки с самого Лондона. «Бентли» насквозь пропитался табачным дымом. – Всегда хотела полюбоваться на такое местечко, куда богатенькие посылают свое отродье, чтобы их научили вместо «папа» говорить «раtег» и прочей муре.

– Полагаю, внутри школа имеет более спартанский вид, – возразил Линли. – Так обычно бывает.

– Ну разумеется!

Линли припарковал машину перед главным зданием. Дверь была распахнута, открывая вид на поросший травой внутренний дворик и главный предмет гордости администрации– стоящую во дворе статую. Даже издали Линли узнал царственный профиль Генри Тюдора, графа Ричмонда, впоследствии короля Генриха VII, якобы основателя Бредгар Чэмберс.

Скоро девять часов, но вокруг никого не видно. Странно, ведь в школе числится шестьсот учеников. Выйдя из машины, полицейские услышали вздымающиеся ввысь звуки органа и первые слова гимна «Господь моя крепость». Голоса отлично поставлены, хору, несомненно, уделяли тут немалое внимание.

– Они в часовне, – пояснил Линли.

– Даже не в воскресенье! – проворчала Хейверс.

– Надеюсь, их молитва не заденет наших атеистических чувств, сержант. Пошли. Попытайтесь хотя бы напустить на себя торжественный вид. Сможете?

– Конечно, инспектор. Уж это-то я умею.

Они двинулись на звуки органа и пения. Пройдя через главный вход, они оказались в мощенном камнем вестибюле, куда выходили двери часовни, занимавшей большую часть восточной стороны двора. Детективы тихонько пробрались в церковь. Пение не прекращалось.

Линли сразу увидел, что часовня Бредгар Чэмберс, как и другие подобные сооружения в английских частных школах, старательно копирует знаменитую капеллу Кингс-колледжа в Кембридже<Один из старейших британских университетов, Кембридж (основанный в XIIIв.) состоит из 32 колледжей, самые известные из которых – Кингс–колледж, Тринити-колледж и колледж Эммануэль. Кингс-колледж, основанный ГенрихомVIIв 1441 г., известен (кроме всего прочего) архитектурными памятниками – романской церковью Гроба Господня и позднеготической капеллой.>. Точно так же, как там, ряды скамей были обращены к центральному проходу. Они с Хейверс остановились в южном приделе храма, между двумя маленькими часовенками, не предназначенными для богослужения. Слева они разглядели часовню Героев войны. Там на панелях орехового дерева был вырезан скорбный перечень всех воспитанников Вредгар Чэмберс, павших в двух жестоких войнах. Над именами мальчиков, погибших в сражении, вилась латинская эпитафия: «Регmortes eorum vivitus». Линли прочел эти слова и тут же отверг жалкое утешение, столь упрощенный ответ на скорбь и утрату. Как можно смириться со смертью и признать, что в ней, сколь бы ужасна она ни была, скрыто некое благо, поскольку кому-то она пошла на пользу? На это Линли никогда не был способен, как не мог он и постичь столь свойственное многим его соотечественникам воспевание благородного самопожертвования. Он отвернулся.

Но и вторая часовня развивала ту же тему. Эта маленькая комната справа от них тоже увековечивала память умерших учеников Линли заметил, что в их безвременной смерти война не была повинна: мемориальная надпись запечатлела краткий срок их жизни, и все они казались слишком молодыми, чтобы успеть сделаться солдатами.

Линли вошел в часовню. На покрытом тканью алтаре мерцали свечи, окружавшие каменного ангела с тонким и неясным лицом. При виде этого ангела на Линли внезапно нахлынул мощный поток воспоминаний, годами уже не возвращавшихся к нему: он снова – шестнадцатилетний мальчик, преклоняющий колени в маленькой католической часовне Итона, слева от главного алтаря, он снова молится за своего отца, а над ним, успокаивая, суля утешение, нависают из каждого угла четыре каменных, позолоченных архангела. Хотя Линли и не был католиком, в присутствии этих величественных ангелов, при свечах, у алтаря, он словно становился ближе к Богу, который должен услышать его. Он молился там каждый день, и его молитва была услышана– но как! Воспоминание разбередило так и не зажившую рану. Пытаясь отвлечься, Линли оглядел комнату, всмотрелся в самую большую мемориальную доску, со странной сосредоточенностью принялся изучать ее.

«Эдвард Хсу, любимый ученик. 1957—1975». На этой доске, в отличие от других, перечислявших имена мальчиков и двух девочек, имелась и фотография умершего, красивого молодого китайца. Слова «любимый ученик» Линли отметил особо – неужели кто-то из наставников мальчика заказал в его память эту доску? Он подумал было о Джоне Корнтеле, но тут же отбросил эту мысль– в 1975 году Корнтел еще не преподавал здесь.

– Вы из Скотленд-Ярда? – раздался негромкий голос.

Линли обернулся. У двери в меньшую часовню стоял человек в черной мантии.

– Алан Локвуд, – представился он, – директор Бредгара. – Подойдя ближе, он протянул Линли руку.

Линли всегда обращал внимание на то, как человек пожимает руку. Пожатие Локвуда было решительным и крепким. Затем его взгляд скользнул к сержанту Хейверс, но если он и удивился, что напарником Линли оказалась женщина, то ничем этого не показал. Линли назвал себя и сержанта.

Хейверс тут же пристроилась на узкой скамье в дальней части часовни. В ожидании дальнейших указаний она, не скрываясь, пристально изучала директора Бредгар Чэмберс.

Линли догадывался, какие подробности в наружности этого человека отметит, а затем и прокомментирует его сержант. Локвуду не так давно миновало сорок, он был среднего роста, но умел придать своему телу такой наклон, что казалось, будто он не просто стоит, а возвышается над собеседником, накреняясь к нему. Он и одевался столь же обдуманно, чтобы нарядом внушить окружающим мысль о своем превосходстве: профессорскую мантию отсрочивала алая кайма, под мышкой зажата академическая шапочка, костюм безупречного покроя, рубашка девственно бела, узел галстука – само совершенство. Все в его облике свидетельствовало: когда этот человек отдает распоряжение, он рассчитывает на безусловное послушание подчиненных. И в то же время все в его облике, включая рукопожатие, казалось искусственным, словно Локвуд тщательно изучил пособие для директоров школ и постарался хорошенько войти в образ, не вполне совпадавший с его сущностью.

Хейверс, пристроившаяся в глубине часовни, извлекла из кармана зеленой шерстяной куртки блокнот и предупредительно раскрыла его, улыбаясь неискренней и не скрывавшей своей неискренности улыбкой.

Локвуд предпочел обращаться к Линли.

– Такая скверная история, – печально проговорил он. – Не могу передать, какое для меня облегчение, что за дело взялся Скотленд-Ярд. Разумеется, вам понадобится поговорить с наставниками мальчика, и еще раз с Джоном Корнтелом, с Коуфри Питтом, тренером третьего класса по футболу, вероятно, также с больничной медсестрой Джудит Лафленд, с учениками – в первую очередь, полагаю, с Гарри Морантом. Это он приглашал к себе Маттью на выходные. Думаю, Морант был наиболее близок с ним. Насколько мне известно, они дружили.

– Я бы хотел начать с осмотра дортуара, – ответил Линли.

Локвуд поправил высокий воротник, подпиравший шею и отчасти скрывавший сыпь, проступившую на коже после бритья.

– Посмотреть его комнату? Что ж, это разумно.

– Алан? – неуверенным голосом позвала его какая-то женщина, не переступая порога часовни. – Служба заканчивается. Ты не…

Локвуд коротко извинился и поспешил в основную часть храма. Минуту спустя полицейские услышали его голос – он звучал механически, хотя директор не прибегал к помощи микрофона. Локвуд велел ученикам расходиться по классам. Мальчики и девочки разбрелись, довольно громко шурша и шаркая, но почти не