готова была душу продать за один из пистолетов Гедды Габлер[12] . – Зябко поежившись, она стянула у горла ворот пальто. – Но я чувствую себя прекрасно. По крайней мере мне так кажется. – Она посмотрела на лестницу, затем снова на Сент-Джеймса. – Что такое с Томми?
Шедшая сзади сержант Хейверс вдруг резко передернулась, но леди Хелен не могла этого видеть. Сент-Джеймс, заметила она, не спешил с ответом: он сосредоточенно отряхивал штанину, на которой не видно было никакой грязи. Подняв, наконец, голову, он в свою очередь спросил:
– А что вообще, Хелен, ты тут делаешь?
Она оглянулась на закрытую дверь библиотеки.
– Меня пригласил Рис. Лорд Стинхерст поручил ему поставить спектакль для открытия театра «Азенкур», и в эти выходные должен был состояться прогон… что-то вроде предварительного чтения сценария.
– Рис? – повторил Сент-Джеймс.
– Рис Дэвис-Джонс. Ты не помнишь его? Моя сестра встречалась с ним. Несколько лет назад. До того как он… – Леди Хелен принялась яростно крутить пуговицу у воротника пальто, не зная, стоит ли продолжать, но потом решилась: – Последние два года он работал в провинциальном театре. Новый спектакль должен был стать его первой лондонской постановкой со времен… шекспировской «Бури». Четыре года назад. Мы были там. Ты наверняка помнишь. – Она видела, что помнит.
– Господи, – с некоторым благоговением произнес Сент-Джеймс. – Это был Дэвис-Джонс? Я совершенно забыл.
Леди Хелен не очень-то ему поверила, подобное не забывается: тот жуткий вечер в театре, когда Рис Дэвис-Джонс, режиссер, сам вырвался на сцену, и все поняли, что он находится на грани белой горячки. В погоне за демонами, видимыми только ему, он расталкивал актеров и актрис, прилюдно круша собственную карьеру. У нее перед глазами стояла та сцена, общее смятение, мучительный позор, который он навлек на себя и других. Потому что это случилось во время монолога в четвертом акте, когда его пьяное безумие оборвало прелестную речь, в одно мгновение уничтожив его прошлое и будущее, не оставив камня на камне от былого благополучия.
– После этого он провел в больнице четыре месяца. Сейчас он вполне… поправился. Я столкнулась с ним на Бромптон-роуд в начале этого месяца. Мы поужинали и… ну, с тех пор часто виделись.
– Должно быть, он действительно вылечился, раз работает на Стинхерста, Эллакорт и Гэбриэла. Высокие сферы для…
– Человека с его репутацией? – Леди Хелен, нахмурясь, посмотрела в пол, осторожно касаясь своей обутой в шлепанец ногой одного из колышков, которые скрепляли дерево. – Полагаю, да. Но Джой Синклер была его кузиной. Они очень дружили, и мне кажется, она воспользовалась возможностью дать ему второй шанс в лондонском театре. Именно ее стараниями лорд Стинхерст подписал с Рисом этот контракт.
– Она имела влияние на Стинхерста?
– У меня создалось впечатление, что Джой имела влияние на всех.
– То есть?
Леди Хелен колебалась. Она была не из тех женщин, которым ничего не стоит очернить других, даже при расследовании убийства. Ей было трудно нарушить свои принципы, даже ради Сент-Джеймса, человека, которому она безоговорочно доверяла и который ждал ее ответа. Метнув быстрый взгляд в сторону сержанта Хейверс, она словно попыталась определить степень ее благоразумия. Потом неохотно сказала:
– Очевидно, в прошлом году у нее был роман с Робертом Гэбриэлом, Саймон. Как раз вчера между ними разгорелся грандиозный скандал по этому поводу. Гэбриэл хотел, чтобы Джой сказала его бывшей жене, что он спал с ней только один раз. Джой отказалась. Она… в общем, ссора грозила обернуться дракой. Но слава богу, в комнату Джой ворвался Рис и разнял их.
Сент-Джеймс изумленно поднял брови.
– Не понимаю. Джой Синклер знала жену Роберта Гэбриэла? И даже знала, что он был женат?
– Конечно, – ответила леди Хелен. – Роберт Гэбриэл девятнадцать лет состоял в браке с Айрин Синклер. Сестрой Джой.
Инспектор Макаскин отпер дверь и впустил Линли и Сент-Джеймса в комнату Джой Синклер. Щелкнул выключателем на стене, и два вспыхнувших изогнутых бронзовых светильника явили глазам вошедших картину, полную противоречий и контрастов. Линли подумал, что столь красивую комнату обычно предоставляют исполнительнице главной роли, а не автору. Дорогие зеленые с желтым обои, викторианская кровать с пологом, комод, платяной шкаф и стулья – девятнадцатого века. Уютный чуть поблекший эксминстерский ковер покрывал дубовый пол, и половицы заскрипели от старости, когда они прошлись по ним.
И наряду со всей этой роскошью – приметы варварского убийства, а в холодном воздухе ощущался запах крови и распада. Первой бросалась в глаза кровать с заскорузлым от крови сбившимся бельем и единственной прорехой – красноречивое свидетельство того, как умерла эта женщина. Натянув резиновые перчатки, вошедшие с почтением приблизились к кровати: Линли – окинув быстрым взглядом комнату, Макаскин – пряча в карман запасной ключ Франчески Джеррард, а Сент-Джеймс – пристально вглядываясь в каждый дюйм этого ужасающего катафалка, словно это могло раскрыть личность виновного.
Пока Линли и Макаскин молча смотрели, Сент-Джеймс вынул из кармана маленькую рулетку и, наклонившись над кроватью, тщательно обмерил уродливый разрез. Матрас был необычным, набитым шерстью на манер подушек. Такая набивка очень удобна, потому что чуть-чуть проминается под вашей тяжестью, повторяя контуры тела. Было у этого материала и еще одно замечательное свойство – он плотно обхватил вонзившееся в него орудие убийства, безошибочно воспроизводя направление удара.
– Один удар, – бросил через плечо Сент-Джеймс. – Правой рукой, нанесен с левой стороны кровати.
– Это могла сделать женщина? – коротко спросил инспектор Макаскин.
– Если кинжал был достаточно острым, – ответил Сент-Джеймс, – то да: чтобы проткнуть женскую шею, большой силы не потребовалось бы. – Вид у него был задумчивым. – Но почему-то невозможно представить, чтобы такое преступление совершила женщина… Интересно, почему?
Взгляд Макаскина остановился на огромном пятне на матрасе, которое еще не высохло.
– Острый, да. Чертовски острый, – мрачно проговорил он. – Убийца был забрызган кровью?
– Не обязательно. У него могла остаться кровь на правой руке, но если он действовал быстро и прикрывался простыней, то мог отделаться всего пятнышком-двумя. А их, если он действовал хладнокровно, можно было легко стереть одной из простыней, и следы крови на простыне все равно затем скрыла бы кровь, вытекшая из раны.
– А его одежда?
Сент-Джеймс осмотрел две подушки, положил их на стул и снял с матраса нижнюю простыню, сворачивая ее дюйм за дюймом.
– Не факт, что на убийце вообще была одежда, – заметил он. – Гораздо легче управиться со всем этим нагишом. Затем он, или она, мог вернуться в свою свою комнату – Макаскин кивнул, соглашаясь, – и смыть кровь водой с мылом. Если она вообще на нем была.
– Это же очень рискованно? – спросил Макаскин. – Не говоря уже о жутком холоде.
Сент-Джеймс молчал, сравнивая дыру в простыне с дырой в матрасе.
– Само преступление было очень рискованным. Джой Синклер могла в любой момент проснуться и закричать, как баньши[13].
– Если она вообще спала, – заметил Линли. Он подошел к туалетному столику у окна. Его поверхность была завалена разными женскими штучками: тушь, помада, щетки для волос, фен, бумажные салфетки, пять серебряных браслетов и две низки цветных бус. Золотая серьга-кольцо лежала на полу. – Сент-Джеймс, – спросил Линли, не сводя глаз со стола, – когда вы с Деборой приезжаете в гостиницу, вы запираете дверь?
– Сразу, – с улыбкой ответил он. – Но полагаю, это оттого, что мы живем в одном доме с тестем. Поэтому, оказавшись на несколько дней вдали от него, мы превращаемся в безнадежных распутников,
