К такому вопросу рядовой тракторист нашей планеты был неподготовлен.

— Не понял.

— Я спрашиваю: зачем вообще танцевать? Вот вы, например, зачем танцуете?

— Во дает! — сказал ассистент.

— Странный вопрос… — сказал тракторист, но задумался. — Для веселья. Все так делают. У нас даже старухи танцуют. У них, правда, свои танцы… А вы что, не танцуете?

— Нет, — честно призналась Лжедмитриевна. — Но вы не ответили на вопрос. Вы приглашаете меня на танцы. Какой в этом смысл? Что изменится от того, что мы будем двигаться под музыку вдвоем?

— Двигаться! — с восторгом сказал ассистент.

Тракторист был слегка ошарашен. Конечно, он прекрасно знал, что может выйти из того, когда двое «двигаются» под музыку, да еще не один вечер, да еще если с такой симпатичной девочкой, как эта. В свои двадцать три года, отслужив в армии, кое-что повидав, он встречал еще и не таких шизиков. Но его смутила серьезность Лжедмитриевны. В словах ее не чувствовалось скрытой насмешки, она, кажется, и в самом деле хотела узнать.

— Ты учительница? — спросил тракторист.

— Нет.

Алексей Палыч не понял, продолжает ли Лжедмитриевна какой-то свой эксперимент, или ей на самом деле захотелось выяснить смысл танцевального обряда, но тракторист был ему симпатичен, и он решил вмешаться.

— Вы не сердитесь, товарищи, — сказал он, — но Елена Дмитриевна — руководитель группы. Она не имеет права оставлять ребят одних.

— Елена Дмитриевна! — сказал ассистент с непонятным воодушевлением.

Тракторист внезапно посуровел. Все признаки расположения к приезжим исчезли с его лица.

— Извините, — сказал он и, упрямо наклонив голову, быстро двинулся прочь.

— Вы не могли бы задать ему вопроса полегче? — спросил Алексей Палыч. — Парень вас выручил… На танцы можно не ходить, но… Или вы продолжаете какие-то незапланированные эксперименты?

— Нет, — сказала Лжедмитриевна. — Мне было самой интересно. Вот эти самые танцы… они не имеют логической основы… У нас их не могут понять. Но я спрашивала не для нас, а для себя лично. Вы знаете, Алексей Палыч, мне хотелось пойти на танцы. Просто иначе спрашивать я не умею. Но мне кажется, что я «заразилась».

— Вы плохо себя чувствуете?

— Чувствую я себя как раз хорошо.

— Чем же вы заболели?

— Я не заболела. Помните, я вам говорила, что некоторые наши исследователи, пожив у вас… как бы вам сказать… становятся похожими на ваших людей. Начинают думать самостоятельно, приобретают эмоции — заражаются. Как исследователи они сразу теряют ценность. Вот и я — тоже…

— Когда вы это почувствовали?

— Примерно тогда, когда утопила рюкзак.

— Прекрасно, — сказал Алексей Палыч. — Значит, теперь мы думаем одинаково. Поход прекращается окончательно и бесповоротно. Так?

— Да, — согласилась Лжедмитриевна, — но я пока не знаю как…

— А я знаю, — сказал Алексей Палыч.

Алексей Палыч проснулся часов в восемь. Ребята еще спали. Наверное, и во сне они все еще продолжали идти: кое-кто за ночь успел развернуться на сто восемьдесят. Лжедмитриевна спала на боку, положив локоть под голову. Алексею Палычу показалось, что сегодня она выглядит совсем по-земному. Возможно, так виделось ему из-за вчерашнего разговора, но с этого момента имя «Лжедмитриевна» заменилось в его мыслях именем «Лена».

Алексей Палыч подошел к ней и потрогал за плечо.

— Будите ребят.

Лена поднялась, протерла глаза, скомандовала подъем и приказала идти умываться. Ребята, отдохнувшие и повеселевшие, побежали к колодцу. Алексей Палыч вздохнул. Взгляд его отыскал в углу ведро, накрытое марлей. На столе в большой чашке высилась куча вареной картошки и стояла солонка. Минут десять — пятнадцать можно было еще потянуть, чтобы не портить ребятам завтрак.

Весело переговариваясь, ребята чистили сваренную в мундирах картошку, запивали ее молоком и обсуждали, чего и сколько нужно купить в магазине. Алексей Палыч завтракать не стал. Ему казалось, что сидеть вместе со всеми и притворяться «своим» было бы пределом свинства.

Когда же все поели и Валентина вынесла несколько картошин и мисочку молока Венику, охранявшему их ночью, Алексей Палыч понял, что тянуть дальше нельзя. Он не знал, как начать разговор, но ему помогла Валентина. Она спросила:

— Алексей Палыч, когда открывается магазин?

— Магазин открывается в десять, — Алексей Палыч откашлялся. — Но купить мы ничего не сможем: я потерял деньги.

В наступившей тишине стало слышно, как поет заблудившийся в бараке комар. Алексей Палыч почувствовал, что краснеет, — ему было от чего краснеть. Борис мельком глянул на Алексея Палыча и отвернулся: он знал, что его учитель человек аккуратный. Но также он знал, что учитель его человек честный.

Молчание становилось невыносимым. Алексей Палыч легче перенес бы взрыв возмущения. Но все молчали. Только Шурик икнул — не то удивленно, не то сочувственно.

— Но вы платили вчера в столовой… — произнес наконец Гена.

— У меня были свои. Лучше бы я их потерял.

— Конечно лучше, — сказал Шурик, который прекрасно помнил слова Алексея Палыча о «недостойном поведении».

— Заткнись! — заорал Стасик.

И Алексей Палыч понял, что кричат в данном случае не на Шурика.

— Я, конечно, все возвращу… — холодея от собственного нахальства, сказал Алексей Палыч. — Но сейчас у меня просто нет. Вот…

Алексей Палыч вынул из правого внутреннего кармана бумажник, выложил на стол паспорт, фотографию внука, рецепт на лекарство для жены и несколько бумажных купюр. В то же время левая часть его груди явственно ощущала давление левого кармана, где лежал плотный конверт с общественными деньгами. В том, что обыскивать его не будут, Алексей Палыч был абсолютно уверен.

— Вы нигде их не доставали?

— Нет, — охотно ответил Алексей Палыч, ибо сейчас он говорил чистейшую правду.

— Может, выронили, когда на тракторе ездили?

— Вчера вечером к нам заходил тракторист. Я у него спрашивал, — солгал Алексей Палыч: он не хотел, чтобы к парню прилипла даже крупица подозрения.

— У кого есть какие деньги? — спросил Стасик.

Ребята зашарили по карманам, начали выкладывать всякую мелочь. Шурик выложил целых три рубля. Стасик молча отодвинул их в сторону и пересчитал остальные. Даже с деньгами Алексея Палыча выходила весьма смехотворная сумма.

Именно в этот момент Алексей Палыч с трудом преодолел пик искушения: ему захотелось сунуть руку в карман, выложить деньги и сказать, что он пошутил; сдержался он с большим трудом. В мимолетном взгляде Бориса ему снова почудился какой-то укор. Но уж Борис-то должен был понимать…

— Значит, все, — сказал Стасик.

И ни слова упрека…