следующего года.
Жозеф был рад и напуган одновременно. Прокормит ли он еще одну кроху?
Он поцеловал Айрис, и Кэндзи тоже обнял дочь, мечтая о внуке. Что до Эфросиньи, то она скороговоркой забормотала свои «Хвала Господу!», «Иисус-Мария-Иосиф!» — и всевозможные советы.
— Надо ввести в рацион хоть немного мяса, не то родите хилого мальчишку с соком репы вместо крови в венах! И вообще, с сегодняшнего дня я беру стряпню на себя!
— Меня зовет Дафнэ, извините… — сказала Айрис и вышла.
— У тебя будет сестричка! — объявила она малышке и добавила то, что не решилась сказать в лицо свекрови: — А я все равно не стану есть мясо! И сама буду готовить!
Она села за пианино. Ей никак не давалось адажио из Первой сонаты Баха. Айрис знала, что у нее нет способностей пианистки, но ей нравилось играть. Она мечтала о том, что у Дафнэ, когда малышка подрастет, это будет получаться лучше, чем у матери. А еще о том, что во время беременности у нее будет время, чтобы закончить сказку о коте с острова Мэн и даже начать новую, о тигре-вегетарианце, начало которой она придумала бессонной ночью.
Жозеф, Эфросинья и Кэндзи тоже пришли в гостиную. Жозеф, не вслушиваясь в неуверенные звуки, извлекаемые женой из инструмента, погрузился в мысли о своем творчестве, которое — он этого страстно желал — в конце концов принесет ему успех и богатство. Теперь ему придется содержать четверых, а это не так-то легко! Он вновь вернулся к сюжету романа «Адский фиакр», но довольно скоро зашел в тупик.
«Ну хорошо, начало у меня есть, но что же будет дальше?..» — спросил себя Жозеф и почти тут же задремал под звуки Баха.
Эфросинья мысленно подсчитывала пеленки и слюнявчики, которые предстояло приобрести, не говоря уже о колыбельке, ее тоже придется покупать, ведь колыбельку Дафнэ непутевые сын и невестка зачем-то отдали в пользование двум гадким собачонкам, которые моментально разгрызли ее в щепки.
Тем временем Кэндзи представлял себя старым, сгорбленным, опирающимся на любимую трость с набалдашником в форме лошадиной головы, в сопровождении целой толпы озорников. Еще один внук? Значит, старость уже на пороге! Расстроенный, он вышел на улицу, сославшись на мигрень. Но путь его лежал не на Сен-Пер, нет! Он нуждался в поддержке: ему хотелось получить доказательства того, что он еще полон сил.
Когда он позвонил в квартиру на улице Дюн, Джина уже собиралась ложиться спать. В расшитой гладью сорочке из белого нансука[64] и чепчике с оборками, она стелила постель. Ее кровать стояла в углу просторной комнаты с палевыми обоями, где висели вперемешку копии японских гравюр и акварели Таша.
Она приоткрыла дверь. Кэндзи был взволнован, он прерывисто дышал:
— Прости, что пришел без предупреждения! Я так хотел тебя видеть, ждать не было сил… Мысль о том, что проведу эту ночь в одиночестве, для меня невыносима. Если я мешаю, готов подремать на диване, а завтра рано утром уйти…
Джина легонько стукнула его кулачком в грудь, делая вид, что рассержена, хотя в глубине души ликовала.
— Кажется, мы договорились…
— Умоляю, всего один поцелуй, чашка зеленого чая, и я уйду!
— Ну уж нет, я тебя не отпущу! Значит, ты меня любишь?
Ей хотелось услышать от него эти слова, ведь до сих пор он всегда уходил от прямого ответа.
— Ты сама знаешь.
— Так скажи это!
Он сжал ее в объятиях.
— Да, люблю!
Виктор метался по квартире как тигр в клетке: спальня, лаборатория, кухня, коридор, спальня. Кошка следовала за ним, но он ее не замечал.
Таша рассердится! Что придумать в свое оправдание, как объяснить ей, почему он не пришел в «Прокоп»? И почему она задерживается? Рассказать ей про это самоубийство? Или убийство… Нет, она придет в ярость, узнав, что он начал очередное расследование! А еще его мучила мысль о том, что он скрыл от полиции завещание Тетушки…
Он услышал шаги и голоса. Подошел к окну. Две нечеткие тени на тротуаре то расходились, то сближались. Таша. Но не одна. Мужчина поддерживал ее под локоть, а она склонилась головой к его плечу, а он шел прямо, словно не замечая ее восхитительной близости. Внезапно Таша резко повернулась и очень быстрым шагом направилась в мастерскую. Мужчина несколько секунд помедлил и двинулся к воротам.
Виктор стоял, прижав лоб к стеклу, и слушал, как неистово бьется сердце. Наконец, сделав над собой усилие, пересек двор. Войдя в мастерскую, увидел на кровати Таша. Она зажгла всего одну свечу и теперь лежала неподвижно.
— Прости, я не мог… у меня возникла проблема. Торговка, которая обещала книги… она… Что с тобой, ты заболела?
— Нет, просто устала. Все эти самодовольные мазилы, не признающие женщин в искусстве… А еще я снова столкнулась с антисемитизмом. Мне стало плохо. Знакомый Ломье подвез меня на фиакре.
— Я звонил, чтобы предупредить, но тебя уже не было дома… Ни с Кэндзи, ни с Жозефом мне тоже не удалось связаться…
— Это неважно, любимый, ты ничего не потерял, эта выставка — просто собрание безвкусицы!
— Ты останешься здесь?
— Ты иди, я скоро приду.
Виктор вернулся в квартиру. Он солгал ей, она ему тоже. От этой мысли его затошнило. Он запер кошку на кухне и нырнул под одеяло. Когда Таша легла рядом, ему захотелось ее обнять, но она отвернулась.
Виктора мучило чувство вины. Ну почему он не пошел в кафе «Прокоп» прямиком с Кур де Роан? Все из-за этого инспектора!
Наконец все мысли оставили Виктора, и он отдался во власть Морфея.
А Таша снилось, что ее преследует разъяренная толпа, и в последнюю минуту ее спасает от толпы брюнет, чье лицо она никак не может разглядеть.
Глава одиннадцатая
Ночь была теплой. Через несколько часов дневной свет проникнет сквозь шторы, и все пойдет своим чередом. В полумраке Огюстен Вальми не различал коричневые прямоугольники бежевых обоев, которыми были оклеены стены, и кабинет казался ему почти приятным.
Он зевнул, посмотрел на свои ногти и удобно устроился в кресле, приготовившись выслушать судебно-медицинского эксперта.
— Рассмотрев под микроскопом полотенце с кухни мадам Пийот, — начал тот, — мы обнаружили мельчайшие частички эпидермиса, которые могли попасть туда, если бы шею сильно сдавили вафельной тканью. Таким образом, жертву могли сначала удушить, а затем повесить.
— А более точный вывод сделать нельзя?
— Убийцы редко вешают свои жертвы.
— Не так уж мало самоубийств, которые принимают за убийства, привлекая к ответственности невиновных. Дело Каласа[65] — самый известный тому пример.
— Того самого, в защиту которого выступил Вольтер?
— Именно. Эксперт, утверждавший, что Жан Калас убил собственного сына, в прошлом сам был палачом. У него спросили, мог ли человек повеситься на притолоке двери, и он ответил, что такое случается — хотя и редко.
