головами, чтобы показать им короля, которого насильно возвращают в его столицу и которого, не случись этого, они, вероятно, никогда бы и не увидели.

Среди этой толпы, шедшей по обе стороны дороги, большая королевская карета и следующий за нею кабриолет, где ехали г-жа Брюнье и г-жа де Невиль, казались терпящим бедствие кораблем с плывущей за ним на буксире шлюпкой, которых вот-вот поглотят яростные волны.

Время от времени происходило что-нибудь неожиданное, и — да будет нам позволено развить сравнение — буря набирала новую силу. Крики, проклятия, угрозы становились громче; людские волны бурлили, вздымались, опадали, взбухали, словно прилив, и порой целиком скрывали корабль, с великим трудом разрезающий их своим форштевнем, — корабль вместе с несчастными, отчаявшимися пассажирами и тянущейся на буксире утлой шлюпкой.

Когда прибыли в Клермон, эскорт, хотя пройдено было около четырех лье, ничуть не уменьшился, поскольку на смену тем, кого дела звали домой, из окрестностей сбегались новые люди, желающие в свой черед насладиться зрелищем, которым пресытились их предшественники.

Из всех узников передвижной тюрьмы двое особенно были подвержены ярости толпы и являлись мишенью для угроз — оба гвардейца, сидящие на широких козлах кареты. Для народа это был способ уязвить королевскую семью, объявленную Национальным собранием неприкосновенной; то в грудь молодым людям направлялись штыки, то над их головами взлетала коса, которая вполне могла оказаться косою смерти, а то чья-нибудь пика, подобно коварной змее, проскальзывала к ним, стремительно жалила своим острием живую плоть и столь же стремительно отдергивалась, дабы хозяин оружия мог убедиться, что жало стало влажным и красным, и порадоваться, что не промахнулся.

Внезапно все с удивлением увидели, как какой-то человек без оружия, без шляпы, в покрытой грязью одежде прорезал толпу, отдал почтительный поклон королю и королеве, вспрыгнул на передок кареты и сел между обоими телохранителями.

Королева вскрикнула, и в этом крикс смешались страх, радость и скорбь.

Она узнала Шарни.

Испугалась она, так как Шарни проделал это у всех на глазах с беспримерной дерзостью, и только чудом можно объяснить, что он не поплатился ни единой раной.

Обрадовалась она, так как была счастлива убедиться, что он не стал жертвой неведомых опасностей, какие могли встретиться ему при бегстве и казавшихся куда более грозными, чем они были на самом деле, поскольку Мария Антуанетта, не имея возможности в точности определить ни одну из них, могла вообразить все сразу.

А скорбь она ощутила, так как поняла, что, раз Шарни возвратился один и в таком виде, придется отказаться от всякой надежды на помощь г-на де Буйе.

Впрочем, толпа, удивленная его дерзостью и, похоже, именно по причине этой дерзости, прониклась к нему уважением.

Бийо, ехавший верхом во главе процессии, обернулся, услышав шум, поднявшийся вокруг кареты, и узнал Шарни.

— Я рад, что с ним ничего не случилось, — бросил он, — но горе безумцу, который попробует повторить что-нибудь в том же роде: он поплатится за двоих.

Около двух пополудни добрались до Сент-Мену.

Бессонная ночь, предшествовавшая бегству, вкупе с усталостью и тревогами прошедшей ночи подействовали на все королевское семейство, а особенно на дофина. На подъезде к Сент-Мену бедного мальчика терзала страшная лихорадка.

Король приказал сделать остановку.

К несчастью, из всех городов, находящихся на пути, Сент-Мену, пожалуй, был враждебней всего настроен к привезенному в него арестованному семейству.

Приказ короля пропустили мимо ушей, а Бийо отдал другой приказ: перепрячь лошадей.

Его исполнили.

Дофин плакал и спрашивал, захлебываясь рыданиями:

— Почему меня не раздевают и не укладывают в кроватку, ведь я же заболел?

Королева не смогла выдержать его слез, и ее гордость на миг отступила.

Она подняла плачущего наследника престола и, показывая его народу, попросила:

— Господа, сжальтесь над ребенком! Остановитесь!

Но лошадей уже перепрягли.

— Пошел! — крикнул Бийо.

— Пошел! — подхватил народ.

— Сударь! — воскликнула королева, обращаясь к Бийо. — Еще раз повторю вам: наверно, у вас нет детей!

— А я, сударыня, тоже повторю вам, — угрюмо отвечал Бийо, бросив на нее мрачный взгляд, — у меня был ребенок, но теперь его больше нет.

— Что ж, сила на вашей стороне, поступайте, как вам угодно, — промолвила королева. — Но запомните, ничто так громко не вопиет к небу, как слабый голос ребенка.

Карета и сопровождающая ее толпа тронулись в путь.

Проезд через город был ужасен. Восторг, вызванный видом Друэ, благодаря которому и произошел арест узников, должен был бы послужить для них страшным уроком, если бы короли были способны воспринимать уроки, однако в криках народа Людовик XVI и Мария Антуанетта видели только лишь слепую злобу, а в патриотах, убежденных, что они спасают Францию, всего-навсего мятежников.