одной стороной рта, как все Райленды:

– Именно так. – Норт прищурился:

– И это все, что ты собираешься сказать нам? – Брам кивнул головой:

– Этого более чем достаточно.

–  Нет, – заспорил Уинтроп. – Мы… Я хочу знать – почему?

Карие глаза потемнели, обозначив такую силу, от которой у Уинтропа сдавило грудь.

– Ты мой брат.

– И что? Это единственное объяснение?

– Брат, который относился к тебе как полный ублюдок, когда мы были детьми.

Старший брат пожал широкими плечами:

– Тем не менее ты мой брат.

–  Нет. – Уинтроп почти через силу покачал головой, – Так не пойдет. Это могло быть с Девлином или Нортом, потому что я мог бы поверить в твои чувства к ним, но только не. комнё.

Брам нахмурился:

– Почему?

– Потому что я не верю во всю эту дерьмовую братскую любовь. Я тоже никогда не нравился тебе, почему же ты поступаешь так сейчас?

Смех – это не то, что он ожидал в ответ.

– Мы уже не дети! Я никогда не таил чувства обиды, какую ты испытывал ко мне. Даже если бы и так, неужели ты всерьез думаешь, что я мог бы стоять в стороне и смотреть, как разрушают твою жизнь, когда в моих силах было предотвратить угрозу?

Уинтроп не отрывал глаз.

–  Почему?

– Почему? – повторили Девлин и Норт в унисон. Перед лицом всех троих у Брама не было выхода.

– Потому что это мой долг перед вами.

– Что это, черт побери, значит? – нахмурился Норт. Отодвинув стул, Брам, опираясь на трость, поднялся на ноги. На секунду Уинтропу показалось, что он сейчас покинет комнату. Вместо этого он, прихрамывая, подошел к каминной доске и пристально вгляделся в портрет их отца, который висел над ней.

Покойный виконт Крид был красивым мужчиной. Брам очень походил на него, за исключением карих глаз. У Уинтропа были отцовские глаза, у Норта в общем тоже, правда, более светлые. Темноглазые Девлин и Брам получили их от матери – леди Крид.

Выпивка и другие излишества наложили отпечаток на внешность отца. К концу жизни глаза ввалились, лицо стало одутловатым, каким бывает у всех горьких пьяниц. Уинтроп не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь отца без стакана виски или бренди в руке. Он предпочитал виски.

Однажды Уинтроп попробовал пить с отцом целую ночь, однако старик не знал меры и мог выпить много больше, чем обычный человек. Только Брам мог потягаться с ним. Брам мог взять верх над ним. Одно время Уинтроп завидовал и этой способности своего брата, но только до момента, когда увидел, каким он становится в результате. Вам не захотелось бы находиться где-нибудь поблизости от Брама Райленда, когда он был на стадии жестокого опьянения – яростного, веселого, самодовольного и дикого. Напившись, Брам становился абсолютно непредсказуемым и никому не подконтрольным.

Брам стоял под портретом и глядел на него, казалось, целый век. Братья вопросительно переглядывались, молчаливо пытаясь решить, что делать дальше. Они были избавлены от затруднения: Брам повернулся в их сторону.

– Я в долгу перед вами, потому что на мне лежит ответственность за смерть отца.

Братья раскрыв рты глядели на него.

– Это был несчастный случай, – напомнил ему Девлин.

– Ты же говорил, что ничего не помнишь, – сказал Уинтроп несколько жестче, чем намеревался.

Брам кивнул в ответ:

– Не помню, вернее, помню не очень много. Я помню, что мы мчались в Пембертон, когда это случилось.

– Как все произошло? – осмелился спросить Норт. Брам повернулся к портрету, словно он мог помочь ему собрать в памяти все детали.

– Мы почти летели – так быстро неслись. Я сказал отцу, чтобы он отдал мне вожжи. Мне показалось, что он не в состоянии править лошадьми.

– А ты был в состоянии? – усмехнулся Уинтроп, заслужив мрачный взгляд Норта. Пристыженный, он замолчал.

Брам в ответ страдальчески улыбнулся:

–  Наверное, нет, но в тот момент думал, что могу. В ту ночь отец выпил больше меня.

– Что случилось потом? – подтолкнул Норт. Опершись на трость, Брам снова обратил внимание на картину.

– Я помню, как он рассмеялся мне в лицо, приказав убираться к дьяволу, – конечно, он готов был править сам. – Он говорил, удивляясь и сожалея одновременно. – Лошади словно сошли с ума. Я попытался забрать у него вожжи. Мы сцепились. Ни я, ни он не обращали внимания на дорогу. В конце концов мне удалось отобрать поводья. Нас занесло. Помню, как меня подбросило вверх, а в это время повозка разваливалась. Потом ничего не стало.

– Ты не помнишь, как полз по дороге за помощью? – недоверчиво осведомился Норт.

Брам покачал головой, все еще стоя к ним спиной.

– Нет, хотя руки были в бинтах – я порезал их о камни на дороге. Не помню, нашел ли кого-нибудь. Не помню, как меня привезли назад домой. Даже не помню, как мне сказали, что отец скончался. Все, что есть в памяти – как я забираю вожжи, а потом прихожу в себя утром, не способный двинуться, и мне говорят, что отца хоронят в этот день.

– Доктор велел тебе оставаться в постели, – напомнил Девлин.

Брам поглядел через плечо на младшего брата.

– Ты ведь дотащил меня до коляски, так что я присутствовал на погребении.

Может двое из них каким-то образом получают удовольствие от этих воспоминаний, но только не Уинтроп. Единственное, что всплывало в его памяти, – ощущение потерянной возможности, шанса доказать отцу, что он достоин уважения. Большинство людей странным образом воспринимают потери, но все, что Уинтроп почувствовал в тот день, – облегчение от тяжкого груза. Он никогда и никому не признавался в этом, даже Норту. На похоронах Норт был вне себя от горя. Конечно, он был отцовским любимчиком, родившимся от женщины, к которой виконт был по-настоящему привязан, в отличие от жены, которую просто терпел.

– Какое отношение это имеет к тому, что ты сделал для нас? – требовательно спросил он брата.

В это время Брам уже развернулся к ним лицом, над ним висел портрет отца, как дух, явившийся из прошлого.

–  Я отобрал у вас отца. – Его голос прервался. – Если бы я не попытался забрать у него поводья, он был бы жив сегодня.

– Либо вы погибли бы оба, – с жаром продолжил Норт. – Господи, ты единственный человек, Брам, от которого нельзя было ожидать такой слезливости.

– Верно, – согласился Девлин. – Особенно после того, как ты вправил мне мозги по поводу самобичевания.

Старший брат грустно улыбнулся:

– Именно это я и имел в виду. Я знаю, что мне придется жить с тем, что я сделал, и в конце концов смогу простить самого себя. Но как на главе семьи на мне лежит ответственность заботиться о вас троих, о ваших женах и детях. И если кто-нибудь посягнет на вас, я защищу вас от этой угрозы.

В ответ на такое признание Уинтроп вскинул брови.

– Таким образом, ты выслал Дэниелса из чувства долга? – Брам хмуро взглянул на него.

– Я сделал это, потому что ты мой брат, мерзавец ты эдакий. Я хочу, чтобы у тебя была благополучная жизнь, чтобы ты был счастлив. Я не, желаю, чтобы ты проводил дни, вспоминая, что в какой-то момент ты поступил не так, как нужно, и это изменило всю твою жизнь. Чтобы ты испытывал такое же раскаяние, какое гложет меня.

– Не твоя вина, что отец погиб, – продолжал настаивать Девлин.

– Может быть, и так. Сейчас это не имеет значения. Но за свою жизнь я принес столько горя моей семье. Если я смогу сделать для нее что-нибудь хорошее… Для вас троих… Если смогу, то сделаю. Понятно?

Уинтроп начал верить его словам. Это не долг. Не вина. Это любовь. Он не был уверен, что заслужил ее, но обрадовался ей. И поклялся себе, что когда- нибудь вернет ее сторицей.

– Спасибо, – просто сказал он, встретившись взглядом с братом. Тот удивился, но Уинтроп не забрал бы благодарность назад. Должно быть, не всегда Брам будет ему нравиться, но в душу закралось подозрение, что он полюбил этого зануду.

Следующие два дня Уинтроп провел в ожидании вестей от Мойры. Не дождавшись, отправился к ней сам. День был холодный, серый. Легкая изморось, висевшая в воздухе, делала его плотным и тяжелым. Зонты не помогали. Влага проникала во все поры, заполняла все пустоты. Дождь так похож на Мойру, думал он, утонув в мягких подушках своей кареты. Какие бы меры предосторожности ты ни предпринимал, думал он, как бы ни защищался, ты бессилен, когда она проникает в твою душу, заполняя всю ее собой.

Слишком тихо, безмолвно было в ее доме, когда он взбежал по лестнице и постучал дверным молотком.

Натаниэля, который прежде ждал его сказать, чтобы он убирался прочь, в этот раз не было. А Честер, вежливый и общительный, как обычно, пригласил его войти. Могло показаться, что тут ничего не произошло, что все оставалось точно таким, как было до той проклятой ночи.

Конечно, заниматься любовью с Мойрой стало самым восхитительным переживанием всей его жизни. Но то, что произошло потом, было чудовищно.

Как он и предполагал, она сидела в библиотеке, одетая в платье густого зеленого цвета. Это был ее цвет. Он заставлял светиться кожу и сиять глаза. Она была самой прелестной женщиной, какую только он когда-нибудь видел. Румянец растекся высоко по щекам, едва она, отложив чтение, увидела, как он входит в комнату. С ним она не чувствовала себя в безопасности. Это хорошо. Даже если бы она злилась, это все равно было бы лучше, чем равнодушие.

– Мистер Райленд. – Приветствие прозвучало спокойно. Она отложила книгу и поднялась. – Вот так сюрприз!

– В самом деле? – Он закрыл за собой дверь. Она сложила длинные, изящные руки на груди.

– Да. Я даже подумывала, что сейчас, когда вы выпутались из такой