виконтесса.

Уличные фонари заливали светом фасад дома, а снег, ковром укрывший землю, отражал сияние луны. Уинтроп уже собрался ругать что было сил и такую ясную луну, и предательски светлую ночь. Но когда он увидел, что представляет собой сад Мойры, его настроение переменилось.

Здесь не было цветов, что само собой разумелось в это время года. Зато сияли льдом заросли кустарника вперемешку с чертополохом. Белые, обвитые остатками плюща и лишайника статуи, словно привидения на страже, хранили глубокое молчание, пока он крался мимо. Сад совсем не походил на обычный дамский садик. Он выглядел диким, неухоженным и даже зловещим в эти часы уходящей ночи. Без сомнения, летом все было по-другому в этом месте соперничества яркого разнообразия цветов и вьющихся растений. Поразительно, как за столь строгим домом мог скрываться такой сад.

Он пробирался к своей цели и думал о наслаждении, которое в себе таит Мойра.

То, что она попалась на удочку и пригласила его к себе в такой поздний час, было удивительно само по себе. Кто бы мог подумать, что высокомерная и добродетельная леди Осборн может быть такой отважной? Все, что он слышал о ней, говорило о другом, а теперь он вот тут, стоит в ее саду и почти боится постучать в дверь ее дома.

В его влечении к ней не было ничего разумного, лишь дикое, отравляющее душу чувство победителя, который хочет, получить награду.

Этого ни с чем не сравнимого острого чувства торжества и стыда было достаточно, чтобы вернуться назад, в родные объятия собственного дома. И оно же заставляло его остаться здесь. Он хотел увидеть Мойру, желал ее. Прошел лишь час с небольшим, когда он последний раз смотрел в ее недоступное лицо, а ему вновь хотелось пожирать ее глазами. Хотелось увидеть свое отражение в волшебных озерах этих ясных доверчивых глаз. Говорить с ней и слушать, что она скажет в ответ.

А еще он хотел осыпать ее поцелуями. Он желал этого нестерпимо, на грани жизни и смерти.

Подняв руку, он легонько стукнул в стекло. Наверное, ему нужно было что-нибудь принести с собой. Может, цветы или шоколад. Дамы это любят. Ему наверняка понравится наблюдать за лицом Мойры, когда шоколад начнет плавиться на ее языке. Эта мысль возбудила его.

Дверь открылась, отступать было некуда. Единственный взгляд на женщину перед ним – и разум замолчал.

Она не переодевалась и осталась в вечернем платье, лишь сняв драгоценности. Без украшений она почему-то выглядела намного очаровательнее. Она стояла в золотистом тепле, разлитом в пределах ее дома. Он находился в серебряной темноте пустой ночи, которая омывала его снежным сиянием. Ничего лучше этого не могло бы подчеркнуть разницу, существовавшую между ними.

– Я не рассчитывала, что ты придешь, – сказала она. Каким-то образом ему удалось выдавить из себя улыбку.

Слава Богу, было холодно, и неожиданное возбуждение начало спадать.

– Мне показалось, что ты должна передумать.

– Как видишь, нет. – Она улыбнулась уголками губ. – Вероятно, должна бы.

Она даже не попыталась оценить мудрость его предложения, а высказала свое:

– Может, ты войдешь? Не то простудишься.

Она отступила в сторону, жестом приглашая пройти внутрь. На какой-то миг ему показалось, что он захвачен кошмаром, когда хочется бежать, но понимаешь, что ноги налиты свинцом, и их не сдвинуть с места. Ноги казались неподъемными, чтобы преодолеть порог и очутиться внутри, куда так хотелось проникнуть.

И вдруг, как по волшебству, он оказался в комнате. Она затворила дверь за его спиной, словно замкнув его и себя в ожидании приговора судьбы или случая.

Комната со стенами нежно-оливкового и кремового цвета с золотом слабо освещалась огнем в камине. Книжные полки занимали все пространство, оставляя свободными только места для картин, изображавших ангелов. Эти создания отнюдь не были умиротворенными и ласковыми, но наоборот – полными мести и дикости. Мрачные ангелы Мойры Тиндейл с крыльями цвета от светлой слоновой кости до глубокого индиго. Некоторые находились в полете, другие застыли как изваяния. Один из них с искаженным от горя лицом пристально глядел ввысь, удерживая в объятиях умирающую женщину.

– Господи помилуй, – пробормотал Уинтроп, подходя поближе к огромному полотну в золоченой раме, – это поразительно. – Он рассматривал ангела. Это была Мойра, юная, полненькая, но она, вне всякого сомнения. Несмотря на то, что излишек веса придавал ей мягкости, она выглядела душераздирающе печальной.

– Женщина – моя тетя Эмили. – Голос Мойры возник у него за плечом. – Я была очень привязана к ней.

Тогда понятно, почему у ангела такое выражение лица. Он повернулся к оригиналу:

– Как это прекрасно! Ты художница?

Она тихо засмеялась, предлагая ему бокал из резного хрусталя. Он обратил внимание, что она старалась не смотреть на картину. Возможно, она испытывала неловкость от выражения такого неподдельного горя на ее портрете. А может, боялась, что он обнаружит ее уязвимость.

– Нет, конечно. Это работа моего покойного мужа. Он написал всех моих ангелов.

От того, как она сказала, от тоски и томления в ее голосе, зависть и ревность охватили Уинтропа. Покойный виконт был, несомненно, очень талантливым человеком.

Но более того, его вдова продолжала страдать по нему. Уинтроп завидовал не только таланту, но и этому чувству. Будет кто-нибудь говорить о нем с такой горечью потери, когда его не станет?

Да, он испытывал и ревность к виконту. К тому, что жена может так много думать о муже и имеет смелость заявить о своей привязанности в его присутствии. Этого было достаточно, чтобы он пожалел о том, что пришел, чтобы почувствовал себя развратником, колотящимся в дверь и надеющимся, что она тут же отдастся ему в этой комнате под испытующими взглядами своих ангелов.

Он взял из ее рук бокал с подогретым вином, что и было обещано. Хрусталь согрел его ладони и пальцы. Стойкий аромат вина пьянил, как и женщина, которая приготовила его.

– Благодарю.

Она кивнула в ответ:

– Устраивайся, пожалуйста.

Очень радушно. Она либо не понимает, что он пришел сюда с единственным намерением совратить ее, либо играет с ним.

Он отпил из бокала, пока вслед за ней шел к ближайшему дивану. Вкус вина был настолько же хорош, как и аромат. Корица, гвоздика и богатое вино наполнили его рот, фруктовой сладостью остались на языке. Это, ни в какое сравнение не шло с сахарным сиропом вместо напитка, поданным на приеме нынешним вечером.

Мойра разместилась на одном конце дивана таким образом, чтобы видеть его, если он сядет на противоположный. Только он сделал по-своему. Он уселся вплотную к ней, закинув колено належавшую возле нее подушку и прижав свою голень к ее бедру.

Она подскочила от его прикосновения и наблюдала за ним, подняв брови. Но холодность на ее лице не обманула его. Жилка у самого основания ее шеи билась так отчетливо, что не заметить этого было невозможно.

– Места на этом диване вполне достаточно для нас двоих. Совсем не обязательно садиться так близко, мистер Райленд.

– Меня зовут Уинтроп. – Он забрал у нее бокал с вином и поставил на стол рядом со своим. – И если бы, Мойра, я сел на противоположном конце дивана, мне не удалось бы сделать это.

Не дожидаясь, когда она спросит, что «это» означает, он положил ладонь ей на шею сзади и притянул к себе. Когда его губы коснулись ее, Уинтроп уже знал, что нашел то, что так долго искал. Мойра открылась навстречу его натиску, и их языки встретились. Она не сопротивлялась его попыткам сблизиться – это было очевидно. Она хотела его так же сильно, как и он ее. По-другому и быть не могло. Однажды, когда он войдет в нее, ему, вероятно, станет легче понять, откуда у него возникало ощущение, что она видит его насквозь. Когда он опустошит себя в нее, ему, может быть, удастся избавиться от этого унизительного, ложного чувства, которое обострялось всякий раз, когда она находилась рядом.

Вкус ее губ был более мощным, чем вино, сладость которого заливала его рот. В них были тепло и влага, мягкость и податливость. Он крепко прижимал ее к себе, стыдясь своих страхов, что она станет избегать его. Одной рукой она упиралась в его бедро, вцепившись в мышцы пальцами. Он не мог сообразить, где находится ее другая рука.

Уинтроп медленно провел своей левой рукой вверх по ее ноге. Он оставил правую лежать на шее, дрожащими от нетерпения пальцами освобождая ее волосы от шпилек. Под его рукой мягко струилось ее платье, он мог ощущать тепло ее тела, нежность изгибов, изящество всей ее фигуры. Благородные линии бедер, узкая талия. Затем неожиданно полная грудь. Его рука вместила ее, а пальцы оценили податливую упругость, отозвавшись нарастающим удовольствием и возбуждением. Его большой палец начал осторожно ласкать твердеющую округлость соска. Мойра замерла, тело ее напряглось. Уинтроп мысленно возликовал.

Ага, вот, оказывается, где ее другая рука. Она легла на его руку, остановив попытку проникнуть под корсаж платья.

Хуже того, Мойра прервала поцелуй. Подняв голову, Уинтроп с изумлением посмотрел на нее. Разве он сделал что-нибудь не так?

Она наблюдала за ним с выражением, которое можно было бы описать как подозрительность.

– Я не из тех, кого можно легко соблазнить, мистер Райленд.

Легко? Ничего себе! При такой перемене настроения она ведет себя как девственница. Но это, разумеется, не значит, что он отказывается от своих надежд. Помимо того, она все еще удерживает одну его руку, а вторая его рука сжимает ее бедро, что весьма приятно.

– Я редко отказываюсь от того, чего хочу.

– Бедняжка. – Она смотрела на него насмешливо и недоверчиво одновременно.

Он бы