ты не знал, скольких нервов стоило мне все это, а я не могла довериться тебе, потому что ты сказал бы, что я проявляю дурацкую щепетильность…

— Что, черт возьми, заставило тебя так думать? — перебил Доминик, соображая, встряхнуть ли ее как следует, прежде чем обнять.

— Ну, ты ведь думал, что это такой простой план и что для меня было вполне естественно предложить его… Только, когда я говорила о нем, я не понимала еще… — Пальцы ее лежавших на коленях рук сцепились в какой-то немыслимый узел. — В тот момент мне казалось, что это все такая чепуха и… и что это так вписывается в наше приключение. Ведь мы действительно лишь участники одного общего приключения, не то что уважаемые люди, и не принадлежим друг другу.

Доминик размышлял: сколько времени понадобится, чтобы убедить ее в том, что в их отношениях, быть может, есть и нечто другое — самое главное. Но Женевьева была так уверена в том, что говорила! Однако эту проблему он отложил на потом и вернулся к более насущной.

— Не понимаю, почему ты не доверяешь мне настолько, что не могла сказать: «Этого я делать не хочу»? — мягко спросил он. — Тебе пришлось выдержать такое нервное напряжение, намеренно заставляя меня думать совсем другое, в результате чего я не только не помог, но и усугубил твои проблемы. Сколького можно было бы избежать, если бы ты доверилась мне.

— Но откуда я могла знать, что ты поймешь? — Женевьева впервые за все это время посмотрела на него. — Ты принял мой план с такой готовностью, а, когда я возвращалась домой, вел себя так, словно ничего необычного не произошло…

— Было безумием с моей стороны то, что я согласился, — резко перебил Доминик. — Но ты выглядела такой, черт возьми, самоуверенной, знающей, что делаешь. Я считал, что не имею права тебе мешать. А кроме того, казалось, что у тебя так здорово все получается, ты приносила столько нужной информации. Будь я проклят, Женевьева, ты нарочно заставляла меня верить, что тебе все это очень нравится! Меня терзала самая постыдная, мучительная ревность. Женевьева Латур. Самое опустошающее чувство из всех. Я никогда прежде его не испытывал и не был готов к нему. А ты подливала масла в огонь.

— Ревность? — пробормотала удивленная Женевьева, вынимая ноги из таза. — У тебя? Ко мне? — Это было самое неожиданное открытие; на миг оно заслонило собой все ее телесные недуги и душевные раны.

— Именно! — горько усмехаясь над собой, подтвердил Доминик. — Ревность из-за флирта, в которые играл этот маленький фонтанчик женственности. Немедленно дай мне самую торжественную клятву, что никогда больше не будешь скрывать от меня ничего, что мне интересно и касается меня. — Бирюзовые глаза смотрели строго.

— Если бы ты сказал мне, что чувствуешь, я бы призналась, — не стала спорить Женевьева, решив, что, судя по всему, от нее больше не требуют взять всю вину за случившееся на себя. — Ты ничего не сделал для того, чтобы я сказала тебе правду, наоборот. — Наклонившись, она вытерла ноги полотенцем, которое оставил Сайлас. — У меня так болит голова, Доминик. Может быть, продолжим утром?

— Мне нужно твое твердое обещание. — Подхватив под мышки, Доминик поднял ее на ноги, и в этот момент раздался громкий стук бронзового молоточка о входную дверь, разнесшийся по всему дому. — Кого еще черт…

Отпустив Женевьеву, Доминик вышел и, перегнувшись через перила, посмотрел в вестибюль. Женевьева тихо подошла, встала рядом и тоже заглянула вниз. Сайлас уже спешил к двери, в которую продолжали стучать. А когда он открыл, месье Фуше бесцеремонно прошел мимо.

— Где месье Делакруа, приятель? Мне нужно немедленно переговорить с ним.

— Что за неотложное дело, Фуше? — нарочито беспечно прокричал сверху Доминик.

— А, Делакруа! — Посетитель приветственно поднял руку и, перескакивая через ступеньку, стал быстро подниматься по лестнице. — Простите за столь необычное появление. Мадам Делакруа, к вашим услугам, — несмотря на явную спешку, он галантно поклонился босоногой Женевьеве.

— Мы очень рады видеть вас, месье, — сказала она, отступая в открытую дверь спальни.

К ее удивлению, француз воспринял это как приглашение и вслед за ней вошел в неубранную комнату: чулки и туфли валялись на полу рядом с тазом и мокрым полотенцем. Женевьева беспомощно посмотрела на Доминика. Тот позвал Сайласа.

— Что случилось, Фуше? — прямо спросил он, протягивая нежданному гостю бренди, который чуть раньше налил для Женевьевы.

— Я… э-э… слышал… э-э… о кое-каких впечатляющих событиях на балу у Полански, — с необычным смущением произнес Фуше, — и счел, что мне не следует терять времени, поскольку ваше пребывание в Вене, очевидно, подходит к концу.

— Очевидно, — согласился Доминик со своей обычной сухой улыбочкой. — Не думаю, что нас теперь будут где-нибудь принимать.

— Конечно. — Фуше отпил глоток бренди и подождал, пока Сайлас унесет таз и соберет разбросанные вещи Женевьевы.

— Мадам пора в постель, — позволил себе, выходя из комнаты, заметить Сайлас и закрыл дверь с весьма решительным стуком.

'Фуше, похоже, нисколько не смутило то, что матрос с серьгой и «конским хвостиком» служит горничной у дамы, — подумала Женевьева, — ведь Фуше уже давно подозревает, что Делакруа — не совсем обычная супружеская пара».

— Сегодня никому из нас не придется спать, — сообщил Фуше, — если, конечно, мне удастся уговорить вас объединить паши усилия.

Женевьева, почувствовав, что ко всем ее несчастьям добавилось головокружение и возобновились тошнотворные позывы в желудке, снова села в кресло. Если бы не это, и у нее, как у Доминика, загорелись бы глаза и лицо стало бы настороженным. Но сегодня она выжата эмоционально и физически и к стыду своему готова в любой момент расплакаться, подпирая рукой раскалывающуюся голову. Только себя следовало ей винить в том, что выпила слишком много шампанского, и, конечно, она не могла не понимать, что в значительной мере именно из-за этого произошли бурные события сегодняшнего вечера. Но вынужденная пробежка по улицам и напряженный длительный разговор, в ходе которого ей пришлось выложить все правду и который, как она догадывалась, еще не закончен, лишили Женевьеву последних сил. На данный момент Наполеон Бонапарт был ей в высшей степени безразличен.

— Фуше, мы продолжим внизу, если, не возражаете, — предложил Доминик, снова открывая дверь. — Сайлас проводит вас в гостиную. Я немедленно присоединюсь к вам.

Фуше поймал взгляд Доминика и, казалось, впервые увидел, как плохо выглядит Женевьева.

— Согласен, — так же отрывисто ответил он. — Очень сожалею, что нарушил ваш покой, мадам. — И, чуть щелкнув каблуками, удалился.

— Я не знаю, сколько времени тебе придется отдохнуть, но лучше немного, чем ничего, — сказал Доминик. — Пойдем, я помогу тебе раздеться.

— Но раз мы партнеры, разве я не должна участвовать во всех твоих планах, чего бы они ни касались, — чисто символически воспротивилась она, разрешая поднять себя на ноги.

— В настоящий момент, дитя мое, ты не годишься в партнеры и цыпленку, — уговаривал Доминик, расстегивая на ней платье.

Он уложил ее в кровать за несколько минут, и, как только раскалывающаяся от боли голова коснулась прохладной подушки, глаза у Женевьевы моментально закрылись. Наклонившись, Доминик убрал ей волосы со лба и нежно поцеловал:

— С разговором о нас с тобой, боюсь, придется немного повременить. Но не очень долго, фея.

Ее ресницы вздрогнули в ответ, что он расценил как согласие, и, задув свечи, Доминик вышел.

— Итак, Фуше, здесь нам никто не помешает. — И Делакруа подошел к камину и встал спиной к огню.

— Вы заинтересованы в том, чтобы помочь Бонапарту бежать с Эльбы? — По форме реплика его была вопросительна, но оба хорошо знали, что это не вопрос, а утверждение, поэтому Доминик лишь слегка наклонил голову в знак согласия. — Сейчас как раз настал подходящий для этого момент, — продолжил Фуше, — но Наполеону нужно будет обойти французские и британские суда, патрулирующие пролив. У вас есть опыт в подобных делах, не так ли?