указывал на бутылки, стоявшие на сервировочном столике, если требовалось кому-нибудь налить еще. Когда посуду наконец убрали и в услугах Женевьевы больше не было необходимости, когда она, казалось, могла покинуть каюту так, чтобы это выглядело естественно, а не признанием собственного упрямства, капитан «Чайки» весьма фривольно попросил ее остаться и развлечь их. Мужчинам мучительно недостает женского общества, сообщил он и выразил надежду, что месье Делакруа не будет столь эгоистичен, чтобы держать девушку только для себя. Многозначительные взгляды обратились к широкой кровати, и одобрительный гул прокатился по каюте.

— Иди, — ровным голосом сказал Доминик, не повернув головы.

И она вышла, дрожа от стыда и злясь на себя за то, что позволяет так с собой обращаться. Она не могла направить свой гнев на Доминика, и от этого становилось еще горше. Когда подвыпившие гости вышли на палубу покурить и освежиться, Сайлас, не скрывая недовольства, сообщил, что она может, ничего не опасаясь, вернуться в каюту хозяина.

Женевьева тихонько заползла под одеяло. Она не знала, как посмотреть в глаза Доминику. Но пират оказался более чем великодушен в своей победе. Он ни разу не напомнил ей о том ужасном вечере ни тогда, ни впоследствии, однако сама Женевьева еще долго не могла простить себя, и понадобилось немало времени, чтобы воспоминание об этом кошмаре перестало ее мучить.

Разнообразие во время обратного пути внес захват английского торгового судна, груженного шелками, чаем, пряностями и прочими предметами роскоши, которых с нетерпением ждали в Новом Орлеане многочисленные покупатели Доминика. Когда добыча показалась на горизонте, атмосфера на «Танцовщице» стала радостно-возбужденной. Все замерли в напряженном ожидании, казалось, матросы даже принюхиваются, словно собаки, учуявшие лису. Доминик стоял на мостике, с презрительной улыбкой наблюдая, как неуклюжий купец пытается совершить маневр — словно у него был шанс убежать от маленькой летучей стаи «ястребов», которая появилась в поле его зрения.

— Зарядить ружья и выкатить орудия, — спокойно приказал Доминик. — Сомневаюсь, что они Нам понадобятся, но так купец скорее поймет, что мы настроены серьезно. — И усмехнулся:

— Если у него есть еще сомнения на этот счет.

Женевьева бросила на него быстрый взгляд. Хоть Доминик и делал вид, что все это просто игра, но он собирался совершить пиратское нападение, что в мирное время означало просто вульгарный грабеж. Впрочем, для Доминика Делакруа все это и было игрой. Увлекательной игрой. И Делакруа в ней победит.

— Если хочешь посмотреть, фея, безопаснее всего занять место на корме. — Доминик заговорщически подмигнул.

— А здесь нельзя остаться? Я не понимаю, что происходит, если не слышу, какие приказы ты отдаешь.

Ну конечно, ведь Женевьева Латур должна понимать, что происходит, когда наблюдает за чем-нибудь. А мешать она не будет, это Доминик уже знал.

— Хорошо, только не поднимай голову над ограждением палубы.

Женевьева выбрала место в уголке, откуда открывался ничем не заслоняемый обзор и где она могла слышать все, что говорится на мостике.

Купец приготовил бортовые сети, и вздернутые пушечные носы высунулись из бойниц. Значит, приготовился защищаться? Улыбка Доминика сделалась шире, и он отдал приказ поднять все паруса. Так же поступили и на других судах. Женевьева почти слышала раздававшиеся на них панические восклицания: почему неприятель насторожился при их приближении? Только потому, что они стали действовать согласованно? Сигнальные флажки замелькали на мачтах «ястребов». «Танцовщица» заложила право руля, «Колумб» — лево. Все корабли, став по ветру, ринулись вперед; пена вскипела, когда они на огромной скорости стали рассекать носами волны в едином строю. «Ласточка», «Чайка» и «Пика» заняли позиции на флангах. Если возникнет необходимость, они тоже примут участие в забаве.

Купец в страхе метнулся в сторону, когда к нему с наветренной стороны вплотную подошел «Колумб», но и с подветренной его поджидала «Танцовщица». Команда пиратского фрегата действовала слаженно, звучал только голос Доминика, ровный, но властный. Метнулись абордажные крюки, и матросы стали перебираться на захваченное судно, хватаясь за веревки и разрывая бортовые сети саблями и крюками. С борта купца послышалось несколько выстрелов, в ответ с беспощадной точностью раздались выстрелы с фрегата, и купец, который не был силен в сражениях, окончательно струсил. Все было кончено.

'Пиратствовать лучше в открытом море», — в замешательстве тысячный раз вспомнила Женевьева. Бессовестное дело, которое приносит огромные барыши тем, кто рискует им заниматься, тем, кто искусен, и смел. Доминик Делакруа обладал этими качествами в полной мере, и Женевьева почувствовала, как ее сердце учащенно забилось: она разделяла волнение команды и спокойную удовлетворенность Доминика хорошо выполненной работой. Он нанес внушительный удар по врагу ради своей страны, удар по тугому кошельку британских купцов, финансирующих войну. Его собственный кошелек, разумеется, станет толще постольку, поскольку истощатся их кошельки, но шла война, и пиратство было делом чуть ли не законным.

Тоненький голосок, донесшийся из монастыря урсулинок, напомнил Женевьеве, что с точки зрения строгих правил морали никакому воровству нет оправдания, но нравственные соображения не волновали тех, кто будет покупать эти товары, а уж пиратов они беспокоили еще меньше. И Женевьева, слегка шокированная, вдруг поняла, что и ее эти соображения интересуют, но, похоже, ничуть не смущают.

— Женевьева, дорогая, ты хорошо себя чувствуешь? — Элен встревоженно посмотрела на падчерицу, вид которой свидетельствовал о крайнем нетерпении, в желто-карих глазах бушевала, гроза.

— Отлично, — коротко ответила девушка, поглядывая в зал, где сливки новоорлеанского общества веселились на первом балу нового сезона. — Просто здесь так скучно!

— Ты не должна так говорить, — едва слышно прошептала Элен. — Что, если тебя кто-нибудь услышит?

Женевьева пожала плечами, выражая полное безразличие. Элен вздохнула. После возвращения из монастыря Женевьева стала просто невозможной. Не находясь больше в тени красоты старшей сестры, она быстро превращалась в одну из самых завидных невест года. Но ее необычная красота была уже не в новость, зато вечно тоскливое и недовольное выражение лица обескураживало многих женихов. Те недели, что Женевьева провела у монахинь, вынуждена была признать Элен, произвели в ней некую удивительную перемену. Девушка необычайно расцвела и даже, несмотря на свою миниатюрность, производила впечатление зрелой женщины. Отец уже составил внушительный список потенциальных претендентов на ее руку.

— Мадемуазель Латур? Сейчас мой танец, если не ошибаюсь. — Молодой человек, завитый и напомаженный, облаченный в шелковые панталоны до колен и полосатый камзол, поклонился Женевьеве.

Она взглянула на него поверх веера. Антуан Дюфур становился назойливым, и ей не нравились его дурацкие маленькие подстриженные усики над мясистыми губами.

— Боюсь, я не в настроении танцевать, Антуан.

— Но это мой танец. — У молодого человека нелепо вытянулось лицо, и он указал на бальную карту.

— Когда давала согласие, я не знала, что мне не захочется танцевать. — Женевьева медленно встала, улыбнулась и вышла из зала.

Ошеломленный ухажер поклонился Элен и отправился на поиски более сговорчивых барышень, а мачеха с ужасом посмотрела на Николасе.

— Что нам делать? — слезливо запричитала она. — Если Женевьева будет вести себя столь грубо, ее в конце концов все отвергнут. Не понимаю, почему ей все так неприятны?

— О, Доминик, я не видел, что вы здесь стоите! — Воскликнул Николас. — Элен, вы ведь знакомы с Домиником Делакруа?

Капитан отделился от стены, у которой стоял, и, кланяясь, поднес к губам кончики пальцев мадам Латур: