Знаете, Джон, эта новость меня глубоко поразила. Я уж начинаю думать, может, я и вправду создан жить отшельником.

— Это, видимо, произошло очень быстро. Даже я не знал.

— Ну и как она выглядит?

— Статуя? Довольно безобразно. Голова высоко задрана, волосы развеваются на ветру, юбка колоколом стоит вокруг ног. А на руках она держит ребенка.

— Одного из своих?

— Кого своих?

— Детей, милый мой, детей! Одного из своих отпрысков? Или какого-нибудь маленького африканца?

— А-а. Да пожалуй что африканца. Или индийца. В общем, изваяние призвано изобразить Диану как ангела милосердия. Мать Диана из Калькутты.

— Так-так-так. Выходит, моему маленькому изящному замыслу капут.

— А что за замысел?

— Да я рассчитывал использовать этот пустующий постамент для некоего символического литературного построения. Быть может, оно и к лучшему, что он уже не пустует. Не исключено ведь, что получилось бы невыносимо претенциозно.

— Послушайте, Пол…

— Да?

— М-м-м… В том случае, если мысль моя покажется вам глупой, раздолбайте ее сразу.

— Хорошо.

— А… гм… нельзя ли все же как-нибудь использовать символизм Дианиного изваяния?

— Что вы хотите сказать?

— Несчастный случай… автомобильная авария… Ведь и вы, и она…

— Ого, Джон, возможно, в этом что-то есть.

— Спасибо. Я опасался, что вы сочтете мое предложение…

— Думаете, это не покажется слишком диким? Да нет, отчего бы? Во всяком случае, я сумею это подать. Вообще-то образ может получиться яркий, незабываемый. И — ну да, конечно! — я наконец-то пристрою давным-давно написанную статью; она ведь так и не опубликована.

— Извините, какую статью?

— Заметки, которые я набросал несколько лет назад, обо всем этом культе Дианы. Остолоп редактор из «Санди таймс» отверг их из-за чрезмерной «литературности». Естественно, это литература! А если произведение изящной словесности вам ни к чему, помилуйте, зачем вообще заказывать мне статью?! Джон?

— Извините. Задумался кое о чем.

— Знаете, если вы находитесь в обществе слепца, остерегайтесь замолкать надолго слишком часто. Слепые относятся к молчанию очень серьезно. Каждую — каждую — такую паузу они толкуют точно так же, как вы, например, можете истолковать случайную фразу, брошенную в застольной беседе. «А что он под этим подразумевал?» — приметесь думать вы. И вопрос этот будет терзать вас весь вечер. Даже ночью, в постели, он тоже не даст вам покоя. Так вот, для слепца молчание столь же значимо. Порой — вернее, часто, слишком часто, черт возьми, — Чарльз, мой славный приятель Чарльз во время наших с ним прогулок ни с того ни с сего внезапно замолкал, и мы даже цапались, причем цапались всерьез, если я пробовал допытаться, что у него на уме.

— Готов рассказать вам, что у меня на уме.

— Слушаю.

— Вы подумываете о том, сказали вы, чтобы использовать кое-что из написанного ранее, и это меня неприятно поразило.

— Поразило? Господи, и чем же это вас поразило?

— Ну как же. Я ведь уже стал считать эту… то, над чем мы с вами работаем, произведением, построенным на сугубо личных переживаниях, для меня эта книга выросла из ваших страданий, одиночества, вашего…

— Да, да. Не тяните кота за хвост, молодой человек!

— И тут вдруг вы решаете вставить в нее нечто, написанное гораздо раньше. Знаете, при всем моем к вам уважении это мне почему-то представляется несколько циничным.

— Должен сказать, Джон, ваша наивность меня трогает.

— Вы считаете, я наивен?

— По-моему, очень мило, что у вас столь романтические, возвышенные воззрения на профессию литератора. И как мне ни тошно развеивать ваши иллюзии, придется тем не менее сказать, что мы, писатели, — самые большие радетели об окружающей среде, каких только можно вообразить. Мы постоянно ищем способы повторно использовать собственную продукцию.

— И в качестве новинки подаете нечто, состряпанное много лет назад? Разве это не надувательство читателей?

— Читатели? А кто это? Что они знают-то? Представление публики о рождении литературного детища в точности сравнимо, в точности сравнимо с представлением маленьких детей о рождении младенца. Большинство полагает, что книжки приносит аист.