хотя бы пор, когда мы покинем владения Мельваса, где мы со всех сторон окружены его вооруженными людьми. Бедуир, со своей стороны, тоже не сказал ни слова, и можно было надеяться, что из любви к Артуру он свои сомнения будет и впредь держать при себе.

А я? Артур был Верховный король, я – его главный советник. Открывать ему правду – мой долг. Но сегодня меня просто не будет при нем, я уехал, чтобы не выслушивать его вопросов, уклоняясь от ответов либо же отговариваясь ложью. Позднее, твердил я себе, пока мой конь устало трусил по-над берегом озера, позднее, может быть, мне откроется, как поступить.

Я ехал домой кружной дорогой, чтобы не прибегать к услугам перевозчика. Даже если бы он и готов был переправить меня в такой поздний час, я был не готов к его расспросам и пересудам солдат, быть может именно теперь возвращавшихся из лесу мне навстречу. Я искал тишины, и покоя ночи, и колышущейся завесы тумана.

Лошадь, чуя дом и ужин, навострила уши и пошла живее. Скоро мы оставили позади шум и огни острова, и гора Тор темнела в небе смутной глыбой с россыпью звезд над вершиной. Выступали из темноты деревья, на них висели клочья тумана, а у корней на мелководье глухо плескалась озерная волна. Пахло водой и камышами, и взбученной грязью, ровно ударяли по мягкой земле конские копыта, колыхалась вода, а из дальней дали, еле уловимое, но острое, как вкус соли на языке, приходило дыханье моря, и здесь, у его крайних пределов, лениво начинался отлив. Где-то хрипло загоготала, взбивая крыльями воду, невидимая птица. Мой конь встряхнул влажной гривой и потрусил дальше.

Тишина, недвижный воздух, покой одиночества. Словно тонкое покрывало, неощутимое, как туман, повисло между треволнениями дня и безмятежностью ночи. Разжалась десница божья. Ни единого образа на полотне тьмы. И нет охоты думать о завтрашнем дне и о завтрашних заботах. С помощью вещего сна я сумел предотвратить непоправимое; но что в делах государственных сулил внезапный возврат моей божественной силы – об этом я, усталый, измученный, даже не пытался гадать. Я дернул поводья, причмокнул, лошадь пошла резвее. Над зубцами леса взошла луна и оглядела всю серебристо-черную ночь. Еще полмили, и мы свернем в сторону от озера на проселок, ведущий ко мне домой.

Лошадь встала так внезапно, что я чуть не перелетел через ее голову. Не тащись она еле-еле от усталости, она бы непременно шарахнулась в сторону и я очутился бы на земле. Но так она только уперлась обеими передними ногами перед собой в землю и хорошенько встряхнула меня в седле.

Наша тропа забирала вверх по склону над берегом озера. Вода осталась внизу, скрытая от глаз слоями тумана, которые неспешно перемешивались и вздымались, точно мыльная пена в корыте, или текли вслед за отливом густым медлительным потоком.

Я услышал легкий всплеск и увидел то, что испугало мою лошаду – недалеко от берега в тумане пробиралась лодка, в ней, раскачиваясь, будто птица на ветке, стоял человек и отпихивался шестом – кто- то смутный как тень, юный и тонкий, завернутый в длинный плащ, и край плаща, свешиваясь за борт, полоскался в воде. Вот юный лодочник нагнулся, подобрал нлащ и, снова выпрямившись, стал выжимать воду из толстой ткани. Полосы тумана завихрились, разорвались на миг в бледном отсвете звезд. И я увидел лицо. Потрясение ударило меня в сердце. Как стрела в мишень.

– Ниниан!

Он вздрогнул, обернулся, ловким приемом остановил лодку. Черные провалы глаз в пол-лица посмотрели удивленно.

– Ау! Кто это?

– Мерлин. Принц Мерлин. Разве ты не помнишь меня? – Тут я спохватился. Кажется, от волнения у меня помутился рассудок. Я совсем забыл, что, встретившись на пути в Дунпелдир с мастером-ювелиром и его слугой, не открыл им, кто я такой на самом деле. Я поспешил прибавить: – Ты знал меня как мастера Эмриса. Меня и правда так зовут: Мирддин Эмрис из Дифеда. Но тогда у меня были причины не называть своего настоящего имени. Вспомнил теперь?

Лодка покачнулась. Туман сгустился и скрыл ее из вида, и я ощутил минутный приступ слепого страха. Опять я его утратил! Но тут же я увидел его снова, он по-прежнему стоял в лодке склонив голову набок. Помолчав, подумав, по своей всегдашней привычке, он проговорил:

– Мерлин? Волшебник? Вот ты кто?

– Да. Мне очень жаль, если я тебя испугал. Но я так удивился, когда увидел тебя. Я же думал, что ты утонул тогда в Корбридже, когда пошел с мальчишками купаться. А что случилось на самом деле?

Мне показалось, что он на минуту замялся.

– Я хорошо плаваю, милорд.

Тут была какая-то тайна. Но она не имела значения. Ничто не имело значения. Важно, что я нашел его. Вот к чему вела вся эта долгая ночь. Вот ради чего, а не ради предотвращения королевиной «неосмотрительности» вернулась ко мне моя вещая сила. Здесь лежало будущее. Звезды сияли и лучились, как сияли и лучились они когда-то на рукояти заповедного меча.

Я наклонился к шее моего коня и, волнуясь, сказал:

– Ниниан, послушай. Если ты не желаешь отвечать на вопросы, я не буду тебе их задавать. Допустим, ты бежал из рабства, ну и что же? Для меня это совершенно безразлично. И не бойся, я сумею тебя защитить. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне. Когда я впервые тебя увидел, я сразу понял, кто ты: ты подобен мне, и, клянусь магическим даром, ниспосланным мне богами, ты сумеешь достигнуть тех же высот в моем искусстве, что и я. Ты ведь и сам об этом догадался, не правда ли? Приди же ко мне, чтобы я мог обучить тебя. Это будет нелегко, ты еще очень молод; но я был еще моложе, когда пришел за наукой к моему учителю. Ты сможешь научиться всему, я знаю. Верь мне. Согласись поступить ко мне в услужение, чтобы перенять у меня все, чему я могу тебя научить. Ты согласен?

На этот раз заминки не было совсем. Словно вопрос был задан и ответ на него получен уже давным- давно. Впрочем, оно в каком-то смысле так и было. Некоторые вещи в жизни помечены знаком неизбежности, они были записаны звездами по небу в день окончания Великого потопа.

– Да, – ответил он. – Я согласен. Дай мне только немного времени. Мне кое-что надо будет... устроить.

Я выпрямился в седле. От бурного дыханья у меня болели ребра.

– Ты знаешь, где я живу?

– Кто не знает.

– Приходи, как только сможешь. Буду рад тебя принять. – И я тихо повторил скорее для себя, чем для него: – Да, видит бог, я буду рад!

Ответа не последовало. Когда я снова поднял глаза, передо мной не было ничего, только белый туман, пронизанный печальным, бледным светом звезд, да из-под тумана – шуршанье озерной волны по прибрежному галечнику.

И, только доехав до дому, понял я простую истину.

С того времени как я познакомился с мальчиком Нинианом и потянулся к нему всей душой, угадав в нем единственного на свете человека, способного последовать за мною моей дорогой, прошли годы. Сколько? Девять? Десять? Тогда ему было, наверно, лет шестнадцать. Между шестнадцатилетним отроком и двадцатишестилетним мужчиной пролегает целый мир перемен, мир взросления; мальчик, которого я с такой радостью признал сегодня ночью по лицу, не может быть тем самым мальчиком, даже если он тогда, много лет назад, и не утонул, а выбрался из реки живой.

Ночью, лежа без сна и следя, как, бывало, в детстве, за медленным кружением звезд в ветвях грушевого дерева, я еще раз перебрал в памяти все обстоятельства нашей встречи. Этот туман, призрачный туман над озером; столбом восходящий звездный свет; голоса, гулко отдающиеся от сокрытого зеркала вод; незабвенное лицо, столько раз являвшееся мне за минувшие десять лет, – все это вместе сошлось, оживило угасшую было надежду. И обмануло меня.

И понял я, обливаясь слезами, что Ниниана и впрямь нет в живых, а наша встреча в призрачной мгле была лишь насмешкой над моими усталыми чувствами, лишь безжалостной, сбивчивой грезой.

Как и следовало ожидать, он не появился. А появился гонец от Артура с приглашением в Камелот.

Прошло уже четыре дня. Я думал, что буду призван еще раньше, но вестей не поступало, и я понимал, что Артур пока не решил, какую тактику выбрать, но склонен замолчать все происшествие и не выносить его