драконовых голов. Ярко горел светильник – бронзовый дракон о пяти головах. Дверь в строгую аббатскую опочивальню стояла распахнутая, и внутри виднелось высокое роскошное ложе под голубым покрывалом, мерцающим серебряными кистями. Несколько женщин, две из них совсем юные, еще хлопотали в опочивальне и возле стола в первой комнате, накрывая к ужину. Пажи в голубом сновали взад-вперед с блюдами и графинами. У камина, греясь, растянулись три белоснежные гончие.

Я переступил порог, и сразу замерли суета и разговоры. Все глаза устремились в мою сторону. Юный паж с кувшином вина остановился, не добежав до двери, и выпучил глаза, так что сверкнули белки. У стола кто-то со стуком уронил деревянный поднос, и псы набросились на рассыпанные пироги. Стук когтистых лап по половицам и лязг жующих челюстей одни только слышались среди всеобщего молчанья. Да еще в очаге гудел огонь.

– Добрый вечер, – приветливо произнес я, входя. И, только ответив на реверансы дам и проследив за тем, чтобы мальчик-паж поднял с полу поднос и пинками прогнал псов, я позволил распорядителю с поклоном провести меня к очагу.

– Ее величество... – начал было он, но все глаза уже обратились к внутренней двери, и гончие, изогнув спины и виляя хвостами, засеменили к своей хозяйке, входившей в залу.

Если бы не эти три пса и не присевшие в низком поклоне придворные дамы, можно было бы подумать, что ко мне навстречу вышла аббатиса здешнего монастыря. Облик вошедшей являл такой же разительный контраст богатому убранству помещения, как самое это убранство – убогому монастырскому подворью. Вся с ног до головы в черном, лишь на голове белое покрывало, концы которого заброшены за плечи и мягкие складки обрамляют лица. В разрезах пышных черных рукавов просвечивает серая атласная подкладка; на груди – сапфировый крест. И больше ничем не нарушалось единообразие ее сурового черно-белого траура.

Я давно не видел Игрейну и был готов обнаружить в ней перемену. И все же вид ее меня поразил. Красота оставалась при ней – в изящных линиях, в огромных темно-голубых глазах, в гордой царственной осанке. Но былая грация уступила место величавости, а кисти и запястья прискорбно истончились, и под глазами лежали тени чуть ли не синее самих глаз. И не приметы возраста, а эти знаки, слишком очевидные для врача, – вот что меня в ней поразило.

Но я прибыл сюда как принц и посланец короля, а не как лекарь. Я ответил улыбкой на королевину улыбку привета, склонил голову к ее руке, а затем подвел ее к мягкому креслу. По знаку королевы пажи подбежали к псам, взяли их на поводки и увели. А она уселась в кресло и расправила складки платья. Одна из юных придворных дам подвинула ей под ноге скамеечку и, сложив ладони и опустив веки, осталась стоять за креслом госпожи.

Королева повелела мне сесть. Я повиновался. Принесли кубки с вином, и над ними мы обменялись обычными приветствиями и любезностями. Я справился о ее здоровье, но лишь из вежливости, хотя по моему лицу, я знал, она не могла догадаться о том, что мне открылось.

– А что... король? – спросила она наконец, произнеся это слово как бы через силу, со скрытой болью.

– Артур обещал приехать. Жду его завтра. Вести с севера последнее время не поступали, так что, происходили ли там новые сраженья, неизвестно. Но пусть отсутствие вестей тебя не беспокоит, оно означает лишь, что Артур сам явится сюда скорее, чем поспел бы гонец.

Она кивнула, не выказав ни малейшего беспокойства. Либо, кроме собственной потери, она ни о чем не могла сейчас думать, либо же мои слова восприняла как неоспоримое и надежное пророчество.

– А он предполагал, что будут еще сраженья?

– Он задержался на севере из предосторожности, не более того. Войско Колгрима разгромлено полностью, но сам Колгрим, как я писал тебе, сумел скрыться. И сведений о его местонахождении мы не имели. Артур счел за благо удостовериться, что саксы не смогут собраться с силами и выступить снова, хотя бы пока он будет отсутствовать в связи с похоронами отца.

– Он еще молод для таких задач, – произнесла королева.

Я улыбнулся.

– Но уже готов к ним и вполне способен их выполнить. Поверь, он в своей стихии, как молодой сокол в поднебесье, как лебедь в волнах. Когда мы расстались, он не спал почти двое суток и был весел и совершенно бодр.

– Рада это слышать, – проговорила королева чопорно и без выраженья, и я поспешил объяснить:

– Смерть отца была для него жестоким ударом, но ты сама понимаешь, Игрейна, что близко к сердцу он ее принять не мог, и притом, у него сразу появилось много забот, которые вытеснили горе.

– Не то что у меня, – чуть слышно сказала королева и уронила взгляд на сложенные на коленях руки.

Я сочувственно молчал. Страсть, которая толкнула друг к другу Угера и эту женщину, страсть, едва не стоившая Утеру королевства, с годами не угасла. Утер был из тех мужчин, которые не могут обходиться без женщины, как другие – без пищи и сна: когда дела королевства удаляли его от ложа Игрейны, его походное ложе редко пустовало; но, когда они бывали вместе, он ни на кого другого не смотрел, и у королевы не было причин для огорчений. Они любили друг друга, эти король и королева, любили старинной, возвышенной любовью, которая пережила и молодость, и здоровье, и политические соображения, и уступки, какими всегда расплачиваются за трон короли. Я давно уже пришел к выводу, что их сыну Артуру, который вопреки своему королевскому достоинству воспитывался в безвестности и ничтожестве, у приемного отца в Галаве жилось много лучше, чем жилось бы пря дворе отца-короля, потому что ни для отца, ни для матери он никогда бы не был на первом месте.

Но вот королева овладела собой и подняла голову.

– Я получила письма, и твое, и Артура, – сказала она. – Но мне многое еще хотелось бы услышать. Расскажи мне обо всем, что произошло в Лугуваллиуме. Когда он собрался уехать на север против Колгрима, я знала, что этот поход ему не под силу. Но он клялся, что должен быть на поле брани, пусть даже его понесут на носилках. Так именно и произошло, насколько я понимаю?

Говоря «он», Игрейна сейчас, конечно, не имела в виду своего сына. Она хотела слышать о последних днях Утера, а не о чудесном воцарении Артура. Я удовлетворил ее интерес.

– Да. Под Лугуваллиумом произошла великая битва, его принесли туда в паланкине, и все время, пока кипел бой, слуги не выходили с ним из самой гущи сражения. Я привез ему из Галавы Артура, так он распорядился, он должен был назавтра объявить его наследником, но Колгрим напал неожиданно, и король принял бой, не успев осуществить свое намерение. Артур рубился, не отдаляясь от королевского паланкина, и когда король увидел, что у него сломался меч, то перебросил ему свой. В пылу битвы Артур едва ли понял все значение этого жеста, но все остальные, кто находился поблизости, оценили его по достоинству. То был великий жест великого мужа.

Она промолчала, но ее взгляд вознаградил меня. Уж кто-кто, а Игрейна знала, что мы с Утером не питали друг к другу взаимной любви. И хвала из моих уст стоила много больше, чем придворная лесть.

– После этого король откинулся на спинку паланкина и полулежа смотрел, как его сын продолжает бой, как он, совсем еще неопытный воин, врубился в гущу врагов и внес немалую долю в дело победы над саксами. Позже, на пиру, когда король все же объявил Артура наследником, ему не пришлось представлять его военачальникам и лордам: они видели, как юноша получил в руки королевский меч и сражался им доблестно и достойно. Однако кое-кто воспротивился воле короля и...

Я не договорил. Ведь именно это противодействие убило короля, всего на несколько часов прежде срока, но оборвало его жизнь как ударом топора. А между тем король Лот, первый среди тех, кто воспротивился воле Утера, был женихом королевиной дочери Морганы.

Но Игрейна спокойно проговорила:

– Да, да. Король Лотиана. Я слышала об этом. Рассказывай.

Опять я недооценил ее. Я подробно рассказал ей, как было дело, не опустив ничего: про крики несогласия, про измену и про внезапную смерть короля, заставившую всех умолкнуть. Рассказал, как лорды в конце концов признали права Артура, не останавливаясь, впрочем, на своей роли во всей этой истории:

«Если он вправду владеет мечом Максена, то, значит, получил его в дар от бога, и если еще и Мерлин с ним, то клянусь, каким бы богам он ни поклонялся, я пойду за ним». Не стал я останавливаться и на том, что