— Немного вина, если можно, — попросил Валентин. Слит подал ему кубок, и Коронал сделал большой глоток. — Я просто задремал, — пробормотал он. — Слегка вздремнул перед банкетом — и этот сон. Слит! Этот сон! Найдите мне Тисану! Мне нужно, чтобы она истолковала его.
— При всем уважении к вам, ваша светлость, на это сейчас нет времени,
— ответил Слит.
— Мы пришли за вами, — вмешался Тунигорн. — Банкет вот-вот начнется. Согласно протоколу, вы должны сидеть на помосте, когда чиновники Понтифекса…
— Протокол! Протокол! Этот сон — почти послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…
— Коронал не принимает посланий, ваша светлость, — спокойно заметил Слит. — Банкет начинается через несколько минут, а мы еще должны одеть вас и проводить. Тисана со своими снадобьями появится потом, если понадобится. Но сейчас, мой лорд…
— Я должен разобраться с этим сном!
— Понимаю, но времени нет. Собирайтесь, мой лорд.
Слит и Тунигорн безусловно правы. Нравится ему или нет, он должен немедля отправляться на банкет. Дело тут не столько в уважении к собравшимся: речь шла о придворной церемонии, где вышестоящий монарх оказывал честь более молодому, который являлся его названным сыном и помазанным наследником, и даже если Понтифекс был дряхл и совершенно невменяем, Коронал не имел никакого права относиться к этому событию легкомысленно. Он должен идти, а сон подождет. От достоверного, насыщенного знамениями сна нельзя отмахнуться, — ему потребуется толкование и, возможно, даже совещание с чародеем Делиамбром. Но потом, потом, не теперь.
— Собирайтесь, мой лорд, — повторил Слит, протягивая ему горностаевую мантию — знак его положения.
Гнетущие картины сновидения еще смущали дух Валентина, когда десять минут спустя он вошел в большой зал Понтифекса. Поскольку Короналу Маджипура не подобает иметь угрюмый или задумчивый вид при таком событии, он постарался придать своему лицу самое любезное выражение, какое только смог, и направился к помосту.
Подобным образом, впрочем, ему пришлось вести себя в течение всей этой нескончаемой недели официального визита: вынужденная улыбка, деланное дружелюбие. Из всех городов огромного Маджипура меньше всего Валентин любил Лабиринт. Тот производил мрачное, гнетущее впечатление, и появлялся он здесь лишь тогда, когда того требовали неизбежные, связанные с его положением, обязанности. В той же степени, в какой остро ощущал радости жизни под теплым солнцем и гигантским небесным сводом, проезжая по какому-нибудь густому лесу, когда ветер трепал его золотистые кудри, он чувствовал себя заживо похороненным, когда появлялся в этом безрадостном, зарывшемся в землю городе. Он ненавидел его мрачные, нисходящие витки, бесконечность тенистых подземных уровней, вызывающую страх атмосферу замкнутого пространства.
И наиболее ненавистным для его было осознание неизбежности судьбы, ожидавшей его здесь, когда придется унаследовать титул Понтифекса, оставить радости жизни на Замковой Горе и похоронить себя заживо в столь отвратительной гробнице.
И вот сегодня банкет в большом зале, на самом нижнем уровне унылого подземного города, — как он страшился этого! Отвратительный зал весь состоял из резко очерченных углов и слепящих светильников, причудливо отражающих блики. Напыщенные чиновники из числа придворных Понтифекса в своих нелепых традиционных масках, скука, а пуще всего — гнетущее чувство, что весь Лабиринт давит на него колоссальной каменной массой, одно это вселяло в его сердце страх.
Он подумал, что тот ужасный сон был, вероятно, лишь предвестником напряжения, которое ему придется испытать ныне вечером. Но, к своему удивлению, обнаружил, что беспокойство покидает его, он расслабляется — не то чтобы наслаждается банкетом — нет, едва ли — но, во всяком случае, находит его менее тягостным.
Помогло и то, что зал заново украсили. Повсюду были развешаны яркие знамена цветов Коронала — золотой и зеленый; они закрывали и затушевывали вызывающие смутное беспокойство очертания громадного помещения. Да и освещение изменилось со времени его последнего визита: теперь в воздухе парили матово светящиеся шары.
Чувствовалось, что чиновники Понтифекса не пожалели ни средств, ни усилий, чтобы событие выглядело празднично. Из легендарных подвалов Понтифекса извлекли поразительный набор изысканнейших вин планеты: золотое искристое из Пидруида, белое сухое из Амблеморна, а затем — нежное красное из Ни-мойи, за которым последовало крепкое пурпурное мулдемарское, заложенное еще во времена Малибора. И к каждому вину, естественно, подавались соответствующие деликатесы: охлажденные ягоды токки, копченое мясо морского дракона, калимботы по-нарабальски, жареные ножки билантона. Развлечения следовали друг за другом нескончаемой вереницей: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто-нибудь из приспешников Понтифекса заискивающе посматривал на возвышение, где восседал Лорд Валентин со своими приближенными, как бы спрашивая: Всего ли достаточно? Довольна ли ваша светлость?
И всякий раз Валентин отвечал теплой улыбкой, дружеским кивком, поднятием бокала, давая таким образом понять беспокойным хозяевам, что он всем доволен.
— Что за трусливые шакалы! — воскликнул Слит. — За шесть столов чувствуется, как они потеют от страха!
Реплика и стала поводом для глупого и бесцеремонного замечания Хиссуне о том, что они из кожи вон лезут, чтобы угодить Валентину предвидя день, когда он станет Понтифексом. Неожиданная бестактность обожгла Валентина словно удар хлыста, и он отвернулся. Сердце у него колотилось, во рту вдруг пересохло, но он заставил себя успокоиться: улыбнулся сидящему за несколько столов от него главному представителю Хорнкасту, кивнул мажордому Понтифекса, окинул милостивым взглядом еще кого-то, одновременно слыша за спиной, как Шанамир раздраженно вразумляет Хиссуне.
Гнев Валентина тут же прошел. В конце концов, откуда мальчишке знать, что это запретная тема? Но он не мог вступиться за Хиссуне, не обнаружив того, сколь глубоко уязвлен; поэтому вновь включился в разговор, будто ничего не произошло.
Затем появились пятеро жонглеров — три человека, скандар и хьорт — и весьма кстати отвлекли внимание гостей. Они затеяли бешеную круговерть из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрение и аплодисменты Коронала.
Нет, конечно, они не принадлежали к мастерам своего дела; ошибки и погрешности не могли ускользнуть от опытного взгляда Валентина. Но жонглеры всегда приносили ему радость. Они невольно вызывали воспоминания о тех беззаботных временах много лет назад, когда он сам был жонглером и странствовал с бродячей труппой. Тогда он был безмятежным, не обремененным властью, по-настоящему счастливым человеком.
Заметив восторг Валентина, Слит недовольным тоном произнес:
— Ах, ваша светлость, неужели вы искренне считаете их безупречными?
— Они выказывают большое усердие. Слит.
— Тем же отличается скот в поисках корма в сухой сезон. На то он и скот. А эти ваши усердные жонглеры, мой лорд, немногим лучше любителей.
— Ах, Слит, будь милосердней.
— Насколько вы помните, мой лорд, в этом ремесле существуют определенные мерки.
Валентин усмехнулся.
— Радость, которую дарят мне эти люди. Слит, имеет мало общего с их искушенностью. Они напоминают мне о былом, о простой жизни и моих тогдашних товарищах.
— Вон оно что, — протянул Слит. — Тогда — другое дело, мой лорд! Это
— сантименты. Но я-то говорю о ремесле.
— Тогда мы говорим о разных вещах.
Жонглеры удалились, истощив запас своих трюков. Валентин, довольно улыбаясь, откинулся назад. Он знал, что веселье закончилось и теперь наступает время для скучных речей.
