— Нет-нет. Второе зрение приходит, когда пропадает первое. Жизнь моя почти закончена, но ваш путь я вижу отчетливо. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным. А завершите свои деяния тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. И хотя вы творите невозможное, а после чего совершите нежелаемое, вы будете знать, что поступили правильно, и возрадуетесь тому, Понтифекс Валентин. А теперь, Понтифекс, дай нам исцеление. — Ее раздвоенный язык мелькал с невероятной быстротой. — Исцели нас, Понтифекс Валентин! Исцели нас!

Она развернулась и медленно двинулась обратно, отказавшись от помощи сопровождавших ее женщин.

Прошло не меньше часа, прежде чем Валентин смог высвободиться из обступивших его плотной толпой жителей долины Престимион: они окружили его в какой-то исступленной надежде, будто некая аура, исходившая от Понтифекса, сама по себе могла преобразить их жизнь и чудесным образом вернуть во времена, предшествовавшие гибели лусавендры. Но Карабелла, в конце концов, сослалась на усталость и увела его оттуда. По дороге к дому Нитиккималя у него перед глазами стояла Аксимаан Трейш, а в ушах все еще звучало сухое шипенье ее голоса. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным. А завершите свое деяние тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. А теперь, Понтифекс, дай нам исцеление. Да, именно так. Исцели нас, Понтифекс Валентин! Исцели нас.

Но внутри него продолжала звучать и музыка водяного короля Маазмоорна. В прошлый раз он был так близок к окончательному прорыву, к настоящему контакту с немыслимо громадным обитателем морских глубин. Сейчас же… сегодня же ночью…

Перед отходом ко сну Карабелла ненадолго задержалась, чтобы поговорить с ним. Эта древняя хайрогша и на нее произвела неизгладимое впечатление, и она почти все время возвращалась к тому, с какой силой прозвучали слова Аксимаан Трейш, как завораживающе неотступно смотрели ее незрячие глаза, так таинственно выглядело ее пророчество. Наконец она легонько поцеловала Валентина и зарылась в темноту огромной кровати.

Валентин подождал еще несколько минут, показавшихся ему бесконечными, затем извлек зуб морского дракона.

— Маазмоорн?

Он сжимал зуб так крепко, что края того врезались ему в ладонь. Он тут же направил всю силу своего разума на то, чтобы навести мост через пропасть в несколько тысяч миль, отделяющую долину Престимион от морских глубин, — но каких? Возле полюса — где скрывался морской король.

— Маазмоорн?

— Я слышу тебя, брат на суше, брат Валентин, брат-король.

Наконец-то!

— Ты знаешь, кто я?

— Я знаю тебя. Я знал твоего отца. Я знал многих до тебя.

— Ты говорил с ними?

— Нет. С тобой первым. Но я знал их. Они меня не знали, но я их знал. Я прожил много оборотов океана, брат Валентин. И я наблюдал за всем, что происходило на суше.

— Ты знаешь, что происходит сейчас?

— Знаю.

— Нас уничтожают. И ты участвуешь в этом уничтожении.

— Нет.

— Ты руководишь мятежниками-пьюриварами в их войне против нас. Нам это известно. Они почитают вас как богов, а вы их учите, как извести нас.

— Нет, брат Валентин.

— Я знаю, они поклоняются вам.

— Да, они молятся нам, поскольку мы боги. Но мы не поддерживаем их. Мы даем им лишь то, что дали бы любому, кто обратился бы к нам за помощью, но не ставим целью добиться вашего изгнания из этого мира.

— Вы наверняка ненавидите нас!

— Нет, брат Валентин.

— Мы охотимся на вас. Мы убиваем вас. Мы поедаем вашу плоть, пьем вашу кровь и делаем безделушки из ваших костей.

— Да, это правда. Но почему мы должны ненавидеть вас, брат Валентин? Почему?

Валентин ответил не сразу. Он лежал рядом со спящей Карабеллой, похолодевший, дрожащий, с благоговейным трепетом осмысливая все услышанное: спокойное признание в том, что драконы — боги (хоть и непонятно, что сие означает); отрицание соучастия в мятеже, а теперь еще и поразительное утверждение об отсутствии ненависти к народам Маджипура за все, что они сделали. Слишком много для одного раза, сокрушительная лавина нового знания обрушилась туда, где перед этим был лишь звук колоколов, да ощущение чьего-то дальнего, неясного присутствия.

— Значит, вы неспособны на гнев, Маазмоорн?

— Мы понимаем, что такое гнев.

— Но не чувствуете его?

— Речь идет не о гневе, брат Валентин. То, что делают с нами ваши охотники, вполне естественно. Это — часть жизни; это — одна из сторон сущего. Как я, как ты. Мы восхваляем сущее во всех его проявлениях. Вы убиваете нас, когда мы проходим мимо берега того, что вы называете Цимроелем, и вы этим пользуетесь; иногда мы убиваем вас на ваших кораблях, если нам кажется, что именно так нужно сделать в тот или иной миг, и, таким образом, и мы извлекаем из вас пользу; и все это — Сущее. Когда-то пьюривары убили нескольких из нас в своем каменном городе, который лежит сейчас мертвым. Чтобы искупить свое, на их взгляд чудовищное, преступление, они разрушили свой город. Но они не поняли. Никто из вас, детей суши, не понимает. Все это — лишь проявления Сущего.

— А наше сопротивление тому, что пьюривары делают с нами? Мы не должны сопротивляться? Нужно ли нам покориться судьбе, поскольку и она — Сущее?

— Ваше сопротивление — тоже Сущее.

— Тогда твоя философия мне совершенно непонятна, Маазмоорн.

— И необязательно, брат Валентин. Но и она, и твое непонимание — Сущее.

Валентин замолчал снова. Пауза продолжалась дольше, чем предыдущая, но Валентин постоянно поддерживал контакт.

Потом сказал:

— Я хочу, чтобы закончилось время разрушения. Я собираюсь сохранить на Маджипуре то, что мы воспринимаем, как Сущее.

— Конечно.

— Мне нужна твоя помощь.

— Мы поймали метаморфа, мой лорд, — сказал Альсимир. — Он утверждает, что у него есть для вас и только для вас срочное сообщение.

Хиссуне сдвинул брови:

— Лазутчик, как ты думаешь?

— Скорее всего, мой лорд.

— Или даже убийца.

— Конечно, такую возможность тоже нельзя исключать, но я полагаю, что здесь он оказался не для того. Я знаю, мой лорд, что он — метаморф, и любые наши предположения могут оказаться сомнительными, но тем не менее, я присутствовал при его допросе, и он кажется искренним. Кажется.

— Искренность метаморфа! — рассмеялся Хиссуне. — А помнишь, как они заслали шпиона в свиту к Лорду Валентину?