— Ты здорова?
Вера пожала плечами. Она прислушалась к своей руке. Та чувствовала вполне земную ладонь Сухарева.
Она схватила пальцами его ладонь, погладила ее, потом наклонилась лицом и потерлась о нее щекой.
— Ты приехал, — со вздохом констатировала она.
— Кажется, да, — улыбнулся Сухарев и провел указательным пальцем по ее щеке. — Хотя, честно говоря, ожидал застать у тебя дома несколько иную картину.
— Какую?
— Домработница готовит ужин, ты сидишь в ванне, вся в белой пене, а нянька укачивает Ксюшу.
— Домработница от меня ушла. Ксюшку забрал Коля. Я теперь совсем одна.
Вера громко шмыгнула носом. Глаза возвращались на мокрое место.
Сухарев опустился на колени и вплотную подвинулся к ее креслу. Он обхватил ее руками, уперся подбородком в ее колени.
— Не надо плакать. Мы с тобой свою родим. Со-. гласна?
Его глаза в темноте влажно блестели.
— Ты.., думаешь… Ты правда думаешь, что мне еще не поздно?
— В самый раз, — уверенно отозвался Сухарев и поднял ее из кресла.
Теперь они оба сидели на полу, тесно обнявшись, как в ту ночь на турбазе, когда была гроза.
— Ты не исчезнешь? — на всякий случай спросила Вера, и Сухарев решительно качнул головой. Вера потерлась о его шею. Шея оказалась колючей и теплой. — А как же твоя турбаза? — спросила Вера и тут же прикусила язык. Потом поспешно добавила:
— Если хочешь, я поеду туда с тобой.
Сухарев снова покачал головой.
— Я думаю, что пришло время попробовать начать все сначала.
Вера отодвинулась и недоверчиво взглянула ему в лицо.
— Ты передумал выкупать турбазу?
Сухарев кивнул. Глаза улыбались.
— Я ничего не понимаю. Что-то изменилось?
Сухарев снова молча кивнул.
— Случилось. Я влюбился.
Вера следила за движениями его губ.
— Скажи еще, — попросила она.
— Я люблю тебя, Вероника. Хочу быть рядом с тобой. Мне все равно где — хоть в лесу, хоть в городе.
В поезде, в самолете, под землей, на земле. Есть возражения?
— Если бы ты не пришел, я бы сейчас выла на луну, а волки в твоем лесу подпевали бы мне.
— И я тоже подпевал бы. С тех пор как ты уехала, я только и делал, что выл на луну.
— Послушай! Ты, наверное, голодный! — спохватилась Вера.
Сухарев усмехнулся:
— А у тебя в квартире найдется что-нибудь помягче, чем этот палас?
— В каком смысле?
— Ну, кровать воры не вынесли?
— Не знаю.
Она переместилась в сторону спальни и толкнула дверь. Кровать на месте. Только на многочисленных полках шкафа-купе зияет пустота.
— Вещи вынесли, а кровать оставили, — сообщила Вера.
— Вот и славно, — заключил Сухарев.
Он поднял ее и понес в спальню. Вера почувствовала, как постепенно оттаивает в его руках, как жизнь возвращается к ней. Она с удовольствием пробовала ее на вкус. У жизни был горьковато-пряный оттенок и великолепная смесь ароматов леса. Жизнь дарила ей нежность любимого мужчины, обещала наслаждение, манила за собой в неведомое ЗАВТРА. Впервые за многие месяцы Вера без страха подумала о будущем. Ей уже не казалась невероятной возможность счастья. У нее все будет хорошо. А почему нет? Она выпила до дна свою чашу страданий. Все плохое когда-нибудь кончается.
Активное тепло, исходящее от Егора, убеждало ее в этом.
И когда потом на кухне он жарил яичницу им на ужин, она почти спокойно набрала на мобильнике телефон больницы и спросила о состоянии матери. Там все оказалось без изменений. Но Вера знала, ей подсказывала интуиция, что ничего страшного сейчас случиться не может. Черная полоса в ее жизни закончилась.
Сухарев вошел в темноту и зажег огонь.
Эпилог
Колеса лязгнули под головой, и поезд с легким скрежетом затормозил. Вероника открыла глаза и поднесла поближе руку с часами.
— Полвторого, — сообщил Сухарев с верхней полки.
— Ты не спишь?
Сухарев покачал головой. Спрыгнул вниз.
— Колеса мешают? — улыбнулась Вероника и покосилась на крупный рыжий апельсин, качающийся на столике.
— Через полчаса — таможня. И к тому же поезд часто тормозит, боюсь, что ты свалишься с полки.
Вероника сладко потянулась и взбила подушку. Сухарев усмехнулся, поймал покатившийся апельсин и стал аккуратно срезать ножиком тонкие полоски корки. Поезд понемногу разгонялся. Вероника жмурилась, попадая в полосы белого света фонарей, и с аппетитом поглощала ватные продолговатые корки. Купе заполнял острый цитрусовый аромат.
— Как ты можешь это есть? — ворчал Егор, отрезая очередную тонкую дольку. — Горько ведь?
— Не-а, — хитро щурилась она. — Сладко…
Покончив с коркой, женщина быстро и заразительно расправилась с сочными дольками.
Сухарев подвинулся к ней и осторожно устроил ладонь на ее животе.
— У бедного ребенка уже отрыжка апельсиновая, — ворчливо пробормотал он, наклоняя голову. Он приложил ухо туда, где только что держал ладонь.
— Что там слышно? — поинтересовалась Вероника. — Что делают дети в два часа ночи?
— Его твои апельсины могли разбудить, — бухтел Сухарев. — Ты бы лучше бутерброд съела.
— Пора привыкнуть к капризам беременной женщины.
— Беременность тут ни при чем. Ты просто сильно волнуешься. Ты дрожишь от мысли о предстоящей встрече. Разве не так?
Вера подобрала под себя ноги и укрылась одеялом.
— От тебя ничего не скроешь, — улыбнулась она. — Да, я волнуюсь. Я не видела дочь столько лет! Не представляю, какая она, как воспримет меня, что скажет, о чем спросит. Я не могу не думать об этом!
Сухарев спрятал в свою ладонь ее холодные пальцы.
— Она хочет тебя видеть. Иначе не согласилась бы на встречу.
Вероника недоверчиво мотнула головой.
— Это ни о чем не говорит. Можно хотеть увидеть человека, чтобы сказать, как ненавидишь его.
— Не выдумывай. Ты должна настроиться на хорошее. Утром мы будем в Германии. Нас встретит твоя сестра. Ты обо всем ее расспросишь.
— Ты прав, дорогой. Готовь документы, скоро таможня.
На рассвете, когда поезд пролетал мимо мультяшных крошечных ферм, напоминающих декорации к Красной Шапочке, Вероника уже собралась и сидела полностью одетая. Муж спал, и она не торопилась его будить. Ему собраться — минутное дело. А вот ей действительно необходимо собраться с мыслями и привести в порядок эмоции. Кажется, с тоге? самого дня, когда в квартире раздался звонок из Германии, душа ее не знала покоя. Инга разыскала Юлю!
