самые гуманные, какие когда-либо были. Прочтите здесь: это касается детей. Старший брат не получает наследства больше, чем его остальные братья и сестры. И вот: родители обязаны материально поддерживать своих детей. Посмотрите… — он стал искать другие листки на маленьких столиках и пробегать их глазами. Новый закон о браке. Он разрешает не только развод, но и разделение имущества. А здесь, — он достал еще один листок, — это касается знати. Потомственное дворянство упраздняется.

— Народ назовет эту вашу Конституцию Конституцией Наполеона, — сказала я.

Я хотела сохранить его хорошее настроение. Мне это удалось. Легким жестом он бросил листки на мраморную полку камина.

— Простите меня, мадам, что я вам докучаю, — сказал он, подойдя ко мне очень близко. — Снимите вашу шляпу, мадам.

Я покачала головой.

— Нет, нет. Я на минутку. Я хотела только…

— Но она вам не идет, мадам. Она вам, правда, не идет! Позвольте мне самому снять ее с вас.

— Нет. Это новая шляпа, и Жан-Батист сказал, что она мне очень идет.

Он отступил.

— Конечно… если генерал Бернадотт сказал…

Он опять начал ходить туда и обратно за моей спиной. «Я его рассердила», — подумала я с сожалением и развязала ленты своей шляпы.

— Могу ли узнать, мадам, причину вашего визита? — он дразнил меня.

— Я снимаю шляпу, — сказала я. Я услышала, как он остановился. Потом опять подошел очень близко ко мне. Его рука легла на мои волосы.

— Эжени, — сказал он. — Маленькая Эжени!..

Я быстро опустила голову, чтобы уклониться от его руки. Голос был тот, каким он говорил со мной тогда, во время грозы…

— Я хотела просить вас о чем-то, — сказала я и услышала, что мой голос дрожит.

Он пересек комнату и оперся о камин напротив меня. Пламя озаряло яркими отсветами его блестящие сапоги.

— Конечно, — заметил он коротко.

— Как… конечно? — не могла удержаться я.

— Я не мог ожидать вашего визита без того, чтобы у вас не было ко мне просьбы, — сказал он колко. И, наклонившись, чтобы подбросить в камин еще полено: — А вообще, люди, которые приходят ко мне, имеют с собой прошение, которое мне подают. Ну хорошо… Чем могу быть полезен вам, мадам Жан-Батист Бернадотт?

Его покровительственный тон вывел меня из терпения. И все-таки, даже с коротко остриженными волосами и в хорошем мундире он так походил… так походил на того Бонапарта, который был в нашем саду в Марселе!..

— Не думаете же вы, что я могла приехать к вам среди ночи без достаточно серьезного повода? — спросила я свистящим шепотом.

Мой гнев, казалось, его забавлял. Он покачивался с носка на каблук и с каблука на носок.

— Я, честно говоря, не задумывался над этим, но надеялся, что вы откроете мне этот секрет. Ведь надеяться можно, мадам, не правда ли?

«Так не может продолжаться», — подумала я и решила перевести разговор на серьезный тон. Мои пальцы теребили розу на шляпе.

— Вы испортите свою шляпу, мадам, — заметил он. Я не поднимала глаз. Я проглотила слюну и вдруг почувствовала горячую слезу, скатившуюся по щеке. Я слизнула ее языком.

— Чем я могу помочь тебе, Эжени? — Он опять стал Наполеоном прежних времен, нежным и внимательным.

— Вы говорили, что многие приходят к вам, чтобы просить о чем-то. Имеете ли вы привычку исполнять их просьбы?

— Если я могу взять это под свою ответственность, — конечно!

— Ответственность перед кем? Вы… вы — человек, который может все, что захочет…

— Ответственность перед самим собой, Эжени. Ну хорошо, изложи мне твою просьбу.

— Я прошу о помиловании.

Молчание. Огонь потрескивает в камине…

— Ты говоришь о герцоге Энгиенском? Я кивнула.

Я ожидала ответа всеми фибрами моей души. Он заставлял меня ждать. Я обрывала один за другим шелковые лепестки розы с моей шляпы…

— Кто послал тебя ко мне, Эжени, с этой просьбой?

— Разве это не безразлично? Многие посылают вам эту просьбу. Почему и я не могу просить?

— Я хочу знать, кто тебя послал, — сказал он, дразня меня.

Я обрывала лепестки розы.

— Я спрашиваю, кто тебя послал? Бернадотт?

Я покачала головой.

— Мадам, я привык, что на мои вопросы отвечают. Я подняла глаза. Он наклонил голову, он приоткрыл рот, маленькие комочки пены сбились в углах губ.

— Вы не должны кричать на меня, — сказала я. — Вы меня не испугаете. — Я действительно не боялась его в этот момент.

— Вы любите разыгрывать из себя храбрую даму. Я помню сцену в гостиной м-м Тальен, — сказал он сквозь зубы.

— Я совсем не храбрая, — ответила я. — В действительности, я даже трусиха. Но когда игра очень большая, я умею брать себя в руки.

— А тогда, в гостиной м-м Тальен, игра была большая, не правда ли?

— Тогда это было все, что я имела, — ответила я просто, ожидая новой насмешки, которая должна была последовать.

Но он молчал. Я подняла голову и поискала его глазами.

— Но однажды я показала себя очень храброй. Это было давно, когда мой жених, вы знаете, я была невестой когда-то… гораздо раньше, чем познакомилась с генералом Бернадоттом. Так вот, давно, когда мой жених был арестован после казни Робеспьера. Мы боялись, что его расстреляют. Его братья предостерегали меня, думали, что и мне грозит опасность, но я все-таки пошла к коменданту города Марселя с пакетом, в котором были кальсоны и пирог…

— Да. Поэтому я хочу знать, кто послал тебя ко мне сегодня вечером.

— Какое это имеет значение?

— Я объясню тебе, Эжени. Люди, пославшие тебя ко мне, знают меня очень хорошо. Они нашли очень эффективный способ спасти жизнь этому Энгиенскому… Я говорю — способ, возможность! Мне интересно знать, знать, кто так рассчитывает повлиять на меня, чтобы использовать этот шанс, и вмешивается таким образом в мою политику. Ну?

Я ответила улыбкой. Как односторонне он видит все вещи! Как он все смешивает с политикой?

— Постарайтесь понять ситуацию так, как вижу ее я, мадам. Якобинцы уговаривают меня впустить эмигрантов и дать им место в обществе. В то же время они шумят, что я должен освободить Республику от Бурбонов. Наша Франция — это Франция, которую я спас… Франция, получившая Конституцию Наполеона… Разве это не бессмысленно?

Говоря это, он подошел к письменному столу и взял в руки лист с красной печатью. Он прочел несколько слов, которые были там написаны. Потом он бросил документ на стол и повернулся ко мне:

— Если этот Энгиенский будет расстрелян, я покажу всему свету, что я считаю Бурбонов сбродом, который должна презирать нация. Понимаете ли вы меня, мадам? Но если…

В несколько шагов он опять был передо мной и опять раскачивался с носка на каблук.

— Но если я сглажу мои отношения со всеми — и с недовольными, и со всеми этими редакторами, памфлетистами, этими горячими головами, которые считают меня тираном… Нет, я должен расправляться со всеми, кто мешает Республике и защищу Францию от всех врагов, внутренних и внешних.