меня, так глубок и важен был этот поклон.

Тогда я увидела креп на его руке и почувствовала, что вся кровь отлила от моего лица.

— Ваше величество… — Он медленно приблизился. — Ваше величество, я принес печальную весть — король Карл скончался пятого февраля.

Я стояла как потерянная. Я мало знала старенького дрожащего короля, но его смерть означала…

— Его величество король Карл XIV Иоганн поручил мне сообщить об этом Вашему величеству, а также передать это письмо.

Я была неподвижна. Посол подошел ко мне и передал конверт.

— Ваше величество, пожалуйста! — сказал он веско. Я протянула руку и взяла конверт.

— Садитесь, барон, — пролепетала я, опускаясь в ближайшее кресло. Мои пальцы дрожали, когда я распечатывала конверт. Это был большой лист, на котором Жан-Батист нацарапал второпях: «Дорогая, ты теперь — королева Швеции. Прошу тебя, держи себя соответственно. Я настаиваю! Твой Ж. Б.» И внизу: «Не забудь уничтожить это письмо сейчас же».

«Держи себя соответственно»… Я бросила листок и улыбнулась. Потом я поняла, что посол внимательно смотрит на меня. Я быстро сделала свое лицо печальным и немного надменным.

— Мой муж пишет, что я теперь королева Швеции и Норвегии, — сказала я гордо.

Посол поклонился мне, привстав в кресле.

— Шестого февраля Его величество был провозглашен королем, по наследству, под именем Карла XIV Иоганна Шведского и Норвежского, а супруга Его величества была провозглашена королевой под именем Дезидерия.

— Никогда Жан-Батист не позволил бы этого, я хочу сказать, чтобы меня называли Дезидерия, — заявила я.

Посол не знал, что ответить.

— Как, как это случилось? — спросила я.

— Старый король умер во сне. У него был приступ первого февраля. Два дня спустя доктора заявили, что конец близок. Ее величество и Его высочество наследный принц дежурили в комнате больного.

— А вдовствующая королева?

— Ее величество королева София-Гедвига и с ней принцесса София-Альбертина. Ее величество сидела возле маленького туалета. Все время, пока продолжалась агония, Ее величество не сделала ни одного движения. Только… мантию… Надеюсь, мой рассказ не слишком взволновал Ваше величество?

— Прошу вас, продолжайте, барон!

— Мой друг написал мне обо всех подробностях. В кабинете, рядом с комнатой умирающего, собрались члены правительства и придворные. Дверь была открыта. Пятого февраля в семь часов дыхание короля стало спокойнее. Предполагали, что к нему возвратится сознание. Королева упала на колени, принцесса София-Альбертина стала вполголоса молиться. И действительно, король открыл глаза и внимательно посмотрел на наследного принца, я хочу сказать… на Его величество, теперь… И Его величество выдержал взгляд короля и тоже смотрел ему в глаза. Королева обернулась только один раз, чтобы попросить принести ей мантию. Мой друг пишет, что Ее величество была очень бледна и казалась окоченевшей, хотя в маленькой комнате была ужасная духота. Непонятно…

— Да, барон, вам это непонятно. Что же было дальше?

— Потом умирающий опять внимательно посмотрел на наследного принца и его дыхание стало ровнее илегче. В десять вечера все было кончено.

Я опустила голову. Мне тоже было холодно.

— А потом?

— Потом вдовствующая королева и принцесса покинули комнату, остальные также вышли. Остались лишь Ее величество. Она пожелала остаться с умершим королем. — Посол вздрогнул.

Потом продолжал:

— В полночь Ее величество дала аудиенцию членам правительства и приняла их присягу. Эта церемония обусловлена конституцией. В первом часу утра наследного принца провозгласили королем Швеции и Норвегии. Сразу же Его величество занялся траурными приготовлениями. После заупокойной мессы Его величество потребовал коня и сделал смотр войскам стокгольмского гарнизона. В это время перед дворцом собрались члены муниципалитета, чтобы принести присягу Его величеству. На другой день Его величество впервые занял свой трон в Сенате, чтобы принести королевскую присягу. В то время как Его величество положил руку на Библию, наследный принц Оскар опустился на колени перед своим отцом… Ваше величество не может представить себе ликование, которое царит в Швеции. Однако коронация, согласно желанию Его величества, состоится только 11 мая.

— 11 мая?

— У Его величества, вероятно, были веские соображения, чтобы назначить коронацию именно на этот день.

— 11 мая будет как раз двадцать пять лет с того дня, как солдат Жан-Батист Бернадотт получил чин сержанта вармии Французской Республики. Это — большой день в жизни моего мужа, барон.

— Да, да, конечно, Ваше величество.

Я позвонила, чтобы принесли чай. Марселина вошла, чтобы помочь мне. В молчании мы выпили первую чашку.

— Еще чашечку, барон?

— Вы очень добры, Ваше величество!

Бедная Марселина так вздрогнула, что чашка выскользнула из ее рук и разбилась вдребезги. Прощаясь, посол сказал мне:

— Король Франции, вероятно, сделает вам визит соболезнования.

— Когда бьется посуда — это к счастью, — сказала Марселина, застенчиво глядя на меня.

— Возможно. Почему ты на меня так смотришь?

— Ваше величество, королева Швеции и Норвегии, — медленно сказала она, не переставая смотреть на меня во все глаза.

«Завтра нужно заказать траурные платья», — подумала я. Потом я опять подошла к фортепьяно. Я смотрела на ноты, написанные рукой Оскара, наследного принца Швеции и Норвегии. Я еще раз проиграла мелодию, потом закрыла инструмент. — Я не буду больше играть на фортепьяно, Марселина.

— Но почему, тетя?

— Потому что я играю очень плохо. Очень плохо для королевы!

— Теперь мы не сможем ездить к тете Жюли. Тебе придется уехать в Стокгольм. Тетя Жюли будет очень огорчена. Она так надеялась, что ты будешь ее навещать.

— Она может и дальше надеяться. Я буду у нее бывать, — сказала я, проходя в спальню.

Я бросилась на кровать, и меня обступили тени. Жюли Бонапарт… Выгнанная из Франции, как все Бонапарты, она смогла прожить у меня всего неделю, а потом выехала со своими детьми в Бельгию. С тех пор я каждые два месяца пишу Людовику просьбу о разрешении Жюли жить в Париже и каждые два месяца получаю самый галантный отказ. Тогда я еду в Брюссель, чтобы подбодрить и утешить Жюли. И каждый раз, когда я приезжаю, она жалуется мне на свою жизнь. Зять Жозеф не выдержал этой жизни долго. Он принял имя графа Сюрвильера и отбыл в Америку. Там он купил себе ферму в окрестностях Нью-Йорка. Его письма стали спокойнее, он вспоминает молодость и хозяйство своей матери на Корсике.

Бледная и худая, Жюли переползает с кровати на софу и с софы на кровать. Непонятно, как она думает поправить свое здоровье при такой жизни. И она не мечтает уехать к мужу в Америку. Я ласкаю ее руки, кладу компрессы ей на лоб. Жюли, мы росли вместе, мы с тобой дружим всю жизнь. Когда, когда ты разлюбила Жозефа?

Сколько лиц склоняется надо мной в темноте спальни?.. Расстрелянные, заключенные в тюрьмы, высланные в изгнание… Людовик все-таки заинтересовался списком, о котором когда-то шел разговор. Сейчас он остался почти один. Он отправил в изгнание даже своего министра полиции Фуше, герцога Отрантского.

Жюли в Брюсселе, Жозеф в Америке, остальные Бонапарты в Италии, а я в Париже, и король Людовик, вероятно, нанесет мне визит сочувствия…

Вдруг я с испугом подумала, что не помню, где письмо Жана-Батиста. Я оставила его в гостиной, а