сосисками со сладкой красной приправой, а в Сайгоне — орешки с зеленью? А у нас — ничего.
Да, дела в Отечестве разворачиваются круто, это я испытал на своем хребте. Но, с другой стороны, какие просторы у нас для любой инициативы открылись! Так почему надо ждать, что наши же очевидные потребности должен удовлетворять какой-либо заокеанский Мак-Дональд или рвач из ближнего кавказского зарубежья, или должны их уродовать уклончивоглазые хмыри из местных, приторговывающие одной лишь водкой, не вынимая вонючего окурка изо рта? Гулять-то я гулял, но в сознании моем тем временем четко прокручивалась идея, которую недавно высказала на собрании учредителей нашего хромающего на обе ноги картографического концерна Алевтина Сергеевна, экономист милостью Божьей: необходимо в структуру издательства ввести и коммерческие подразделения, ибо без постоянно притекающих в кассу наличных денег нам не дожить до лучезарного будущего… Так вот же она, эта наличка! Другое дело, как ее взять…
— Егорушка, дорогой, ты здесь? — И здесь, и сейчас, мадам Филиппова! «Филиппова»? Что за новости? Кто таков? За кого ты меня еще норовишь выдать замуж? Мне, вроде, хватит уже по вашему брату скакать, пора с тобой угомониться. — А вот был когда-то такой великий булочник в Питере Филиппов… Она звонко рассмеялась: — Если уж выдавать меня за чью-то тень, то давай уж за более густую: за Елисеева. Можно и за Нобеля: ух, я тебе премию оторву! — Ты прямо скажи: хотела бы сейчас испить квасу? — Да, мой господин, прямо отвечаю, без уклончивости. — А орешков погрызть? — Да, мой господин. — Мягкого мороженого полизать? — О, мой господин!.. — Чашечку кофе испить? — С булочкой или с пирожным? — С хрустящим хлебцем. — Ммм!.. — Ну, а если мы с ребятами откроем здесь такие ларечки, да еще с креслицами плетеными под тентами? — В Париже подсмотрел? — Нет, в Кабуле. Ну, что, готова стать мадам ля-Филиппова? Она прижалась ко мне мимолетно и вздохнула: — Гладко было на бумаге…
О, как права она была! И если слизь хищную и долгорукую рэкетирскую (проще — бандитскую) мои афганцы с началом дела круто поставили на место, то куда труднее было осилить вязкий чиновничий пластилин!.. Но все это было позже, а сейчас, с наводки экономиста Алевтины ив движении за ручку по Дворцовой набережной с женою Анастасией я воочию увидел, где и как можно заложить весьма серьезный фундамент для благосостояния своего семейства и для финансовой поддержки своего картографического концерна.
Но я возвращаюсь памятью к этой, одной из многих, но почему-то особенно запомнившихся прогулок: да, мы ходили и в театры, и на концерты, и в филармонию, но, грешен, вкус мой оказался не настолько изощрен, чтобы испытывать там такие же подъемы духа, какие были у Насти. Она-то, случалось, во время какой-нибудь симфонии буквально вцеплялась ногтями в мою пуку и говорила потом, в перерыве, насколько прослушивание со мною дает ей больше новизны и остроты впечатлений, чем слушание музыки в одиночку. Я-то, конечно, с готовностью соглашался, но для меня чаще всего серьезная музыка в большом зале была поводом лишь для расслабления, отдыха и отключения. Что тут поделать? Я читал как-то, что даже великий Чарльз Дарвин в своей «Автобиографии» с сожалением сообщал, будто не воспринимает высокого художества, что оказался не развитым в эстетическом отношении. Вот и моя жизнь оказалась в данном смысле не на высоте. А во время той прогулки сквозь белые ночи я наслаждался всесторонне: и призрачным светом, и сказочной архитектурой, и могучей рекой, и, главное, сердечной радостью от слияния с любимой женщиной. Что меня грело больше всего и наполняло чувством прочного устойчивого, внутреннего счастья? Тут я хочу высказать свое главное понимание возможности прочных супружеских отношений: я представлял себе две пересекающиеся в пространстве ракетные траектории или два прожекторных луча — вот модель большинства, к сожалению, браков. Встретились-пересеклись жизненные пути двух человек, вспыхнули на этом перекрестке ярким пожаром, а затем — их судьба относит друг от Друга, все дальше и дальше, и пожар этот, естественно, горит все тише и слабее, пока и вовсе не загасает. А что же нужно, что в идеале? Трассы, не перекрещивающиеся в одной точке и затем расходящиеся, но слившиеся воедино — на всю оставшуюся жизнь.
Мне с Анастасией было очень хорошо, начиная с самой глубокой глубины души. Да, началось-то все для меня с того поразившего меня первого физического ощущения, когда на памятной новогодней вечеринке я пригласил ее на танец и почувствовал руками под какой-то невесомой кофточкой упругую, нежную, гибкую талию. Это восприятие волшебного женского естества — тонкая талия над сильными широкими бедрами, эта шелковая грудь, в которой я сразу растворился во время медленного танца, — вот где коренилось для меня начало любовного потрясения.
Да, все началось с глубинного трепета при столкновении с этим совершенным телом, с этим несказанным чудом природы. Конечно же, ее симпатичное лицо, разумеется, высокий уровень доверительного внимания к собеседнику и развитый интеллект весьма облагородили и по-человечески преломили природу моего вспыхнувшего влечения и физического восхищения ею, но импульс пошел, как бы сказать, снизу, не от головы и даже не от сердца. Мне пришлось к моменту нашей встречи пересечь жизненные траектории не малого числа женщин, порождающих огонь в крови, иные из них, например, Дарья, обладали редкостной красоты точеной фигурой, но тот удар, который я получил, прикоснувшись к талии Анастасии, шел, очевидно, от излучения самой близкой моему естеству ее генетической субстанции, думаю, именно от нее.
Что поделать: хотелось бы выглядеть потоньше в отношении филармонических концертов и смотреться подуховнее относительно мотивов первовлечения к Анастасии, но правда есть правда, и только она не подведет и не выставит меня тем, кем я в действительности не являюсь. Однако потом, когда я как никогда прежде крепко стал на якорь полнокровной физической радости с этой женщиной, началась трансформация и моего так называемого духовного мира. Четко могу сформулировать то, что впервые в жизни я, уже старый мужик, женатый-переженатый прежде, обрел в этом союзе.
Во-первых, для нее свята была моя индивидуальность, моя особность. Предположим, что по своим качествам я — типичный верблюд. Да, не красавец, да, в трудах изнурительных и долгих наработал аж два неэстетичных горба, да проплешины на этих горбах видны, но ведь есть же у меня какие-то достоинства? Так вот, никогда не высказывалось сожалений в том, что я не есть, образно говоря, гарцующий вороной жеребец-двухлетка. Короче говоря, она приняла мою суть как данность, как полное мое право на жизнь согласно собственным установкам и собственному темпераменту. Да, разумеется, она так же, как и я, хотела моего совершенствования, освобождения от слабостей, но именно моего, и именно от моих, а не некоей трансмутации.
Во-вторых, мое благорастворение, мое блаженство с нею заключалось в том, что это было состояние постоянной поддержки, заинтересованного одобрения, это было чувство союза и союзника. Господи, сколько сил, лет и даже десятилетий ушло у меня в прошлом на борьбу с партизанским движением в собственном тылу, когда прежние мои супруги хотели, чтобы я жил так-то и так-то, по их велению, а не по своему разумению. Сколько нужно было затратить времени, сил, чтобы вернуться в спокойное состояние, пригодное для нормальной работы, после подобных встрясок, объяснений и выяснений! Сколько возмущенных высказываний вытерпел я, например, в ответ на свой категорический отказ выслушивать за завтраком, когда настраивался на новый трудный день, причитания по поводу ухудшающихся жизненных обстоятельств в державе!
Да, возможно, они и были правы по-своему: им нужно было сбросить пар и, вероятно, имеются на свете такие супружеские сочетания, где мужьям с утра оная информационная грязь интересна… И вот: хвала всем богам, Анастасия одобряла и всячески оберегала этот столь необходимый для меня ясный и бодрый утренний настрой. И не только сама поддерживала, но и детей стимулировала на доброе и веселое поведение за завтраком, то есть на полное отсутствие нервозности. Это малый пример, но так было повсеместно: она поддерживала меня. Могу сказать: если мне не создавать душевных помех, в чем преуспевали мои предбывшие, то в спокойном состоянии я выдаю 100 % своих возможностей, но если меня поддерживать, если искренне восхищаться тем, что у меня реально получается, если одобрять меня, то возможности эти возрастают десятикратно! Обычный мужчина становится суперменом, если в него верит его женщина. Жаль, что этого не знает значительное большинство жен: их недоброжелательная пилежка подрезает тот самый опорный сук, на котором держится гордость и преуспеяние их мужчин.
Мне было очень хорошо в атмосфере радостной постоянной психологической подпитки. С непривычки даже очень хорошо и даже неловко: дескать, не по чину берешь, мужик!..
Если для меня подобная радостная эмоциональная подкормка была как бы долгожданной и дополнительной благодатью, то для Анастасии она явилась основой самого существования! Мужчина в
