пакгауз проникал лишь через узкие и грязные окна-щели, расположенные под самой крышей. Здесь говорили исключительно шепотом, голоса никто никогда не повышал. И никаких «фокусов-покусов» Одиедин не показывал, но Сати отчего-то эти занятия с их замедленными движениями в полутьме и полной тишине казались пугающе странными, действительно связанными с какой-то магией, а порой даже пробуждали в ее душе невнятную тревогу. И сразу же проникли в ее сны.

Человек, оказавшийся рядом с Сати в тот день, когда она впервые присоединилась к группе Одиедина, сразу же уставился на нее и не сводил с нее глаз, пока она усаживалась на мат, пока группа осуществляла разминку и потом, когда она уже включилась в общие движения. Он все смотрел на нее и даже вроде бы подмигивал, делал какие-то странные призывные жесты, без конца ухмылялся — в общем, никто больше себя так не вел. Сати все это раздражало и смущало, пока во время одного упражнения, застыв в позе, которую следовало соблюдать довольно долго, она не разглядела своего соседа как следует и не поняла, что он, по всей вероятности, полусумасшедший.

Вскоре группа перешла к таким упражнениях, которые были Сати еще не знакомы, и она очень внимательно следила за их выполнением и старалась как можно лучше повторить. Ее ошибки и неверные движения очень огорчали соседа, и он все время пытался показать ей, когда и как нужно двигаться, устраивая целую пантомиму и безумно шаржируя каждое движение. Когда все вставали, Сати оставалась сидеть, что в принципе было разрешено, и это приводило ее соседа в полное отчаяние. Он жестами призывал ее немедленно подняться, губы его складывались в слово «вставай!», и наконец он не выдержал — прошептал: «Встань… вот так… поняла? Поднимайся же!» — сделал шаг… и поднялся в воздух! Потом поднял вторую ногу, словно ступая по невидимым ступеням, и поднялся еще выше… Он стоял в воздухе, примерно в полуметре от пола, босой, и смотрел на Сати сверху, улыбаясь ей чуть встревоженно и жестами приглашая последовать его примеру. ОН СТОЯЛ В ВОЗДУХЕ!

Одиедин, Толкователь лет пятидесяти в традиционном синем шарфе, обмотанном вокруг шеи, как всегда, живой, аккуратный и подвижный, подошел к нему, а все остальные продолжали методично делать сложные упражнения, покачиваясь, словно целый лес бурых водорослей. Одиедин шепотом приказал соседу Сати: «Спускайся, Уки!» — и взял его за руку, как бы помогая спуститься по лестнице, по двум НЕСУЩЕСТВУЮЩИМ ступенькам, потом ласково похлопал его по плечу и вернулся на свое обычное место. Уки тут же присоединился к остальным и стал гибко раскачиваться, одновременно поворачиваясь из стороны в сторону с безупречной грацией и упругостью. О существовании Сати он явно позабыл.

И после занятий она не смогла заставить себя задать Одиедину хоть один из мучивших ее вопросов. Да и что бы она у него спросила? «Видели ли вы то же, что видела я? Да и видела ли я это?» Вот уж было бы глупо! Этого же просто быть не может! Так что Одиедин, без сомнения, просто ответил бы вопросом на ее вопрос.

А что, если она не спросила его ни о чем только потому, что боялась утвердительного ответа? Что, если Одиедин сказал бы: «Да, видел»?

Если мим способен «оживить» пустую коробку, если факир легко взбирается по веревке, «привязанной» к пустоте, то, возможно, этот несчастный безумец способен подниматься по воображаемой (а может, невидимой для других?) лестнице? Если духовная сила способна сдвинуть горы, то, может быть, она способна и лестницу в воздухе создавать? Может быть, это некое состояние транса? Возникшее под воздействием гипноза? Или напротив, этот человек способен гипнотизировать других?

Сати кратко описала этот случай в своем ежедневном отчете, не давая никаких комментариев. И, занимаясь этим, окончательно пришла к выводу: там все-таки была какая-то ступенька, которую она просто не разглядела в темноте! Может быть, какой-то ящик или балка, выкрашенные черным… Ну разумеется! Что-то там было такое! Но к своему отчету она так ничего больше и не прибавила. Теперь ей казалось, что она легко смогла бы разглядеть это возвышение — балку или ящик. Но тогда-то она их НЕ ВИДЕЛА!

И все же с тех пор перед ее мысленным взором часто возникали две мозолистые и мускулистые босые ноги, будто поднимавшиеся вверх по склону несуществующей горы. Интересно, думала она, каково это — ступать по воздуху босыми ногами? Холодный ли он? Упругий ли?

После этого Сати с еще большим вниманием стала вчитываться в старинные тексты, в частности в те сказки и легенды, где говорилось о хождении по воздуху (о «шагах по ветру»), о езде верхом на облаке, о путешествиях к звездам и уничтожении с помощью молнии врага, находящегося на большом расстоянии. Подобные способности приписывали эпическим героям или особенно мудрым мазам, жившим «далеко- далеко отсюда» и «когда-то давным-давно», хотя многие из этих фольклорных персонажей были явно знакомы с самыми современными технологиями. Сати по-прежнему считала, что эти свойства носят мифический, метафорический характер и не следует воспринимать их буквально. Иного объяснения она для них не находила.

Впрочем, ее отношение к подобным чудесным способностям постепенно менялось. Она понимала, что все еще не улавливает главного в Великой Системе, а потому и никак не может как следует в ней разобраться. Не может увидеть ее целиком. Значит, Толкование — это не объяснение? «Леса за деревьями не видишь, — слышался у нее в ушах ворчливый голос дяди Харри. — Ох уж эти мне педанты и пандиты! Поэзия, девочка! Поэзия — вот что тебе нужно! Читай „Махабхарату“! Там есть все!»

— Маз Элайед, — спрашивала Сати, — а чем, собственно, вы занимаетесь?

— Я толкую, йоз Сати.

— Да, но скажите, как воздействуют на людей те истории, которые вы рассказываете… толкуете?

— Они толкуют для них мир.

— Как это?

— Толкуют поступки людей, йоз. Мы для этого и существуем.

Маз Элайед, как и большинство мазов, говорила негромко и даже как-то неуверенно, постоянно делая такие долгие паузы, что это казалось концом рассказа. Однако, отдохнув, она начинала говорить снова, и это затяжное молчание становилось как бы неотъемлемой частью того, о чем она говорила.

Элайед, маленькая, хромая, морщинистая старушка, была хозяйкой скобяной лавки и жила вместе со всем своим семейством в самом бедном районе города, где жилищем многим беднякам служили даже не жалкие хижины из камня и дерева, а нечто вроде палаток или юрт из войлока и парусины, залатанных кусками пластика и поставленных на небольшие возвышения из плотно утрамбованной глины. В лавке Элайед вечно кишели ее многочисленные внучатные племянники и племянницы и спотыкаясь бродил крошечный двоюродный правнук, то и дело совавший в рот шурупы и шайбы и довольно часто их глотавший. Над прилавком висела старая фотография Элайед с ее неразлучной подругой Они: Маз Они Элайед была высокой красивой женщиной с мечтательными глазами; Маз Элайед Они — маленькой, очень живой, но тоже очень красивой. Тридцать лет назад обе были арестованы по обвинению в сексуальных извращениях и проповедничестве «насквозь прогнившей» идеологии. Обеих сослали на запад, в исправительный лагерь, где Они и умерла. А Элайед вернулась через десять лет — хромая, беззубая, больная. Зубы ей то ли выбили, то ли их съела цинга — сама Элайед об этом никогда не рассказывала. Она вообще никогда не рассказывала о себе и о своей возлюбленной; и никогда не говорила ни о преклонном возрасте, ни о здоровье, ни об утомительных заботах. Она всю свою жизнь подчинила строгой и ничем не нарушаемой ритуальной последовательности действий, которая включала все телесные нужды и функции, приготовление и поедание пищи, сон, работу в лавке, занятия с другими людьми, но прежде всего — Толкование: чтение и изложение текстов, которые она учила всю жизнь, их бесконечное повторение, комментирование, обсуждение…

Сперва Элайед представлялась Сати какой-то неземной, не совсем обычным человеком — настолько индифферентной и непостижимой она казалась; она была непостижима, как облако в небе, этакая домашняя святая, живущая исключительно в рамках строгой ритуальной системы, почти механически, не проявляя собственных эмоций, не высказывая своего личного отношения, с достоинством выполняя свою функцию Толкователя. Сати ее даже побаивалась сперва. Ей казалось, что эта старуха, как бы воплощавшая всю Великую Систему, прожившая ее, испытавшая ее, можно сказать, на собственной шкуре, заставит ее, Сати, признать, что на самом деле Система эта создана истеричными фанатиками и носит собственнический, абсолютистский характер — в общем, обладает всеми теми свойствами и пороками, которые Сати ненавидела, которых она страшилась и которые ей очень не хотелось в этой Системе обнаружить. Но, слушая рассказы Элайед, она ощущала лишь чрезвычайно дисциплинированный и целеустремленный Разум, который, впрочем, устами этой мудрой женщины вел порой разговор о чем-то