как огонек вспыхнул и погас. – Мы, конечно, знаем, что перед величием Амона трепетали даже фараоны, а ведь их самих провозглашали богами. Все фараоны... – Я сделал паузу. – Все. Кроме одного.

Дэвис выдохнул струю дыма.

– Полагаю, вы имеете в виду царя Эхнатона?

– Совершенно верно. – Я кивнул. – Стало быть, вы о нем знаете. Тогда вам, наверное, известно и то, что после смерти этого царя мстительные жрецы Амона постарались стереть память не только о его религии, но и о нем самом – и даже о его династии. Имя Эхнатона вместе с именами его родственников вычеркнули из всех официальных хроник и предали забвению. Но столь печальный посмертный удел этой семьи мог парадоксальным образом способствовать сохранности хотя бы некоторых из их усыпальниц.

Дэвис изогнул бровь.

– И что, вы располагаете доказательствами?

– Скажу так: я ищу подтверждения своей гипотезы и оцениваю их надежность.

– Хорошо. Но если допустить, что такие гробницы действительно остались нетронутыми и вам удастся найти хотя бы одну из них, то что именно вы рассчитываете в ней обнаружить?

Прежде чем ответить, я глубоко вздохнул. Неожиданно послышался слабый, но отчетливый вой шакала – порывы ветра далеко разносили над песками скорбные звуки.

– Что можно обнаружить в гробнице? – негромко переспросил я. – Многое. В том числе, возможно, и ключи к разгадке древних тайн – истоки могущества, перед которым преклонялись жрецы Амона и против которого восстал Эхнатон. Давно погребенные свидетельства, способные объяснить...

Я осекся, ибо шакал завыл снова, и на сей раз в его голосе чудилось нечто замогильное. Во рту у меня вдруг пересохло, и язык точно прилип к небу. Воздух вокруг задрожал, камни и паль замерцали, словно впитав в себя звездный свет, ворота позади нас заколыхались, как будто вдруг утратили плотность. Накатившая тошнота заставила меня пошатнуться и опереться о поваленную колонну. Ничего подобного этому странному, иррациональному ужасу мне не приходилось испытывать уже давно – с того дня, когда я стоял в гробнице Эхнатона перед ликом его царицы. Но странно – стоило мне вспомнить об этом, как ужас начал отступать, а шакалий вой смолк, сменившись мягким, обычным для египетской ночи шелестом пальмовых листьев и колышущихся трав.

Я обернулся к Дэвису.

– Если быть честным, я не знаю, что мы обнаружим. Да и какой смысл гадать об этом сейчас? Тайна должна оставаться тайной, пока она не раскрыта.

На сей раз американец промолчал. Он был бледен и на мое предложение закончить прогулку поспешил ответить согласием.

Обратный путь через Нил мы проделали в молчании. Судя по задумчивому и тревожному выражению лица моего спутника, он тоже пережил не совсем обычные ощущения. Лишь на другом берегу к нему вернулась обычная живость. Пока мы продвигались по полям в сторону Фиванских холмов, он с интересом расспрашивал меня о загадках, связанных с правлением Эхнатона. Я, со своей стороны, прилагал все старания к тому, чтобы не охладить, но, напротив, подогреть его энтузиазм, а потому методично перечислил имена родственников и приближенных мятежного фараона, чьи гробницы до сих пор не были найдены и, стало быть, ждали своего первооткрывателя.

– Проблема в том, – с печалью в голосе изрек я в завершение своего рассказа, – что раскопки – дело дорогостоящее. Вот если бы кто-нибудь пробрел концессию на раскопки в Долине царей и взял финансирование на себя...

Как и предполагалось, Дэвис с готовностью заглотнул наживку. При моем посредничестве он без труда получил в Службе древностей концессию на проведение работ, и я смог приступить к ним, не беспокоясь о материальной стороне дела.

У меня уже имелось представление о том, какой участок Долины сулит наилучшие перспективы, и нанятые для этой цели рабочие во главе с доказавшим свою компетентность Ахмедом Гиригаром были направлены именно туда.

В определенном смысле наши усилия были щедро вознаграждены, ибо в следующие два года я разыскал немалое число захоронений, включая гробницу деда Эхнатона, фараона Тутмоса IV. Увы, успеху в данном случае сопутствовало и немалое разочарование: все усыпальницы оказались безжалостно разграбленными. Нам не удалось найти ни золотых украшений, ни драгоценной утвари, ни каких-либо ценных с научной точки зрения артефактов. Осквернители праха не пощадили ничего – они опустошили даже гроб царя Тутмоса, сорвав и сбросив наземь многотонную кварцитовую крышку саркофага. Признаюсь, меня стали одолевать сомнения. Кроме того, спустившись в погребальную камеру на второй день после открытия гробницы, я приметил на дне саркофага какой-то поблескивающий предмет. При ближайшем рассмотрении он оказался уже известным мне амулетом. На нем было вытиснено все то же изображение: солнечный диск и две согбенные человеческие фигуры под ним. Положить туда эту вещицу могли лишь в течение нескольких последних часов. Но кто и зачем это сделал? Я терялся в догадках.

Ни показывать амулет Дэвису, ни даже рассказывать ему о находке я не стал, сочтя за благо оставить это происшествие своим личным секретом. Подстегивать американца в ту пору необходимости не было: с открытием каждой новой гробницы его энтузиазм неизменно возрастал, а пропорционально энтузиазму росла и уверенность в себе. Правда, это сказывалось на его отношении ко мне. Если первоначально Дэвис безоговорочно мирился с моим превосходством, признавая во мне человека более опытного и сведущего, то со временем он стал воспринимать Долину как свою личную вотчину. Мне же было отведено положение своего рода наемного управляющего. Пришлось напомнить ему о том, что я занимаю пост инспектора Службы древностей, а потому официально являюсь и руководителем раскопок. Дэвис против воли вынужден был согласиться с этими доводами. Чем дальше, тем чаще мы ссорились, и с каждой новой размолвкой самоуверенность и диктаторские замашки бывшего юриста проявлялись все явственнее.

И вот в разгар этого противостояния, осенью 1904 года, я узнал о намерении руководства перевести меня на должность главного инспектора в каирскую контору Службы древностей. Дэвис встретил эту новость с нескрываемой радостью. Он явно надеялся, что сумеет подчинить себе того, кто сменит меня на раскопках в Долине, – ведь с человеком новым справиться будет легче. Должен признаться, у меня имелись резоны опасаться, что его оптимизм на сей счет не лишен оснований.

На мой взгляд, такое положение вещей создавало угрозу для археологического освоения Долины в будущем, ибо интерес Дэвиса к древностям всегда носил поверхностный характер, а с моим уходом ситуация лишь усугубится. Научные знания американца не интересовали – в гораздо большей степени его привлекала перспектива отыскать в Долине сокровища, ибо он считал ее чем-то вроде своеобразного Клондайка. Алчность – плохой советчик. Страшно было даже думать о том, какие важные, ключевые находки могут остаться без внимания при подобном отношении к чрезвычайно сложному, требующему высокой квалификации делу. В общем, я чувствовал себя как человек, собственноручно откупоривший кувшин и выпустивший на волю джинна.

Ждать доказательств обоснованности моих опасений пришлось недолго.

В сложившихся обстоятельствах, наверное, не удивительно, что по мере приближения даты отъезда результаты собственной работы вызывали у меня все большую досаду. Средства поступали своевременно, и раскопки велись бесперебойно, однако ни одна из найденных гробниц не относилась к периоду царствования Эхнатона, а рельеф и размеры самой Долины не позволяли обследовать каждый ее дюйм. Тем не менее я еще не окончательно утратил надежду, и любой участок, казавшийся мне перспективным, осматривал энергично и тщательно. В последнюю неделю моего пребывания в Долине на раскопках были задействованы сразу четыре партии рабочих. Я нетерпеливо переходил от одной к другой, молясь, чтобы фортуна повернулась ко мне лицом и позволила наконец найти что-либо по-настоящему значительное. Например, усыпальницу Нефертити, фараона Сменхкара, чье царствование было сокрыто мраком тайны, или его брата, не менее загадочного правителя Египта Тутанхамона. Увы, ни гробницы, ни даже какого-либо намека на ее местонахождение не обнаруживалось, в то время как завершающая неделя моего пребывания в Фивах подходила к концу. В мой последний рабочий день подкачала и погода. Небо потемнело, и рабочие уже собрались покинуть территорию раскопок, когда вдруг мое внимание привлек чей-то громкий вопль. Поскольку раскопки уже фактически завершились, инструменты были сложены и котлованы опустели, жуткий крик особенно звучно отдавался от голых скал. Я называю его жутким, ибо он был полон воистину животного страха Предположив, что произошел какой-то