женитьбы!»

— А вы, Николай Иванович, куда идете? — спросил Лаврентьев.

— Шатаюсь, как видите.

— Так помогите мне, любезный человек. Сходим к портному насчет фрака.

— Вы и фрак заказываете? — невольно вырвалось у Николая.

— То-то!.. Советуют все; мало ли какая надобность… И то сегодня губернатор на мою сюртучину зарился. А еще поглядим фортепианы. Я звал Елену Ивановну, да она не поехала. Нездорова, говорит.

— Что с ней?

— А бог ее знает. Так, никакой болезни будто и не видно. Я сказывал, чтобы лекаря, — не хочет! — проговорил Григорий Николаевич как-то грустно. — Да и фортепианы просила еще не покупать. Так мы только присмотрим. Елена Ивановна любит музыку! — с любовью произнес Лаврентьев.

Николай с удовольствием согласился. Они сперва пошли к портному. Когда немец-портной сказал, что фрачная пара будет стоить семьдесят пять рублей, то Григорий Николаевич даже ахнул.

— Да наплюйте мне в рожу, если я такие деньги дам! Отроду не плачивал. Что во фраке-то… и материалу нет, а такая прорва денег!

Николай и портной не могли не улыбнуться.

— Но зато фрак будет, настоящий фрак! — говорил портной.

— Не танцует! — проговорил Григорий Николаевич. — Пойдем, Николай Иванович, к другому немцу.

— Оно можно, господин, и дешевле, — улыбаясь, проговорил почтенный немец, — но зато не тот материал.

— Главное, чтобы прочно, потому этот мне фрак до смерти.

Лаврентьев торговался, как торгуется русский крестьянин. Он несколько раз уходил из лавки, снова возвращался и наконец решился заказать фрачную и сюртучную пару за шестьдесят рублей.

Портной стал снимать мерку, а Григорий Николаевич все приговаривал:

— Первое дело, чтобы пошире.

Николай только улыбался, глядя на этого «медведя», и представлял, каков он будет во фраке.

А «медведь» и сам смеялся.

— То-то хорош я буду во фраке, Николай Иванович!.. Ну, теперь фортепианы пойдем смотреть!

Николай перепробовал довольно много инструментов и выбрал несколько на разные цены. Лаврентьев не ахнул тут, когда за лучший инструмент спросили шестьсот рублей; он только спросил, нельзя ли сто скинуть, и когда ответили, что можно скинуть только двадцать пять рублей, он сказал, что через неделю решит дело.

— Пусть Елена Ивановна посмотрит! — заметил он Николаю. — Понравится — куплю. Спасибо, Николай Иванович, — прибавил он, крепко потрясая руку Николая. — Теперь, кажись, все. Разве космы-то свои снять!.. Как вы думаете? Уж заодно!

— Пожалуй, постричься не мешает.

— И бороду маленько обкорнать?

— Ничего и бороду! — подтвердил Николай, все более и более удивляясь.

— Ну, ладно. Послушаю вас, Николай Иванович. Добрый вы, как погляжу, человек-то! Смотрите, ко мне захаживайте. Мы так и не успели заведения моего поглядеть. Вы в Питер-то скоро?

— В сентябре, думаю.

— И что в вашем Питере? Вонь одна. Оставались бы у нас, Николай Иванович, право. В деревне жизнь вольная. Тоже и здесь дело найдется. Вы, слышал я, собираетесь в адвокаты?

— Да.

— Так у нас честному человеку здесь дела-то довольно, право. Аблакаты-то здешние, вроде Потапки, душат мужика!.. Эк я зубы-то заговариваю, а дело-то и забыл… Сегодня встретил я здесь васильевского старосту. Они судиться хотят с Смирновой.

— Так что же?

— А то, что просил меня указать им адвоката. Чего лучше — вам-то? Хотите?

— Я был бы очень рад! — воскликнул Николай, обрадованный и польщенный внезапным предложением Григория Николаевича.

Воображение тотчас же рисует ему заманчивую картину: он на суде говорит блистательную и убедительную речь при массе публики (верно, Нина Сергеевна тоже будет и Леночка тоже) и выигрывает дело, являясь, таким образом, защитником угнетенных крестьян.

— Я не прочь, Григорий Николаевич? — продолжал Николай, все более и более увлекаясь этой мыслью, — хотя и слышал, что у васильевских мужиков нет никаких доказательств.

— Дело занозистое, это верно… Документов никаких, но они владели леском еще при покойном Смирнове… Он подарил им лес… Все об этом знают! Попытать надо, не отдавать же так лес, зря, Смирнихе… Баба она с перцем!

— Страшно как-то, Григорий Николаевич!.. Ведь это будет мой первый дебют…

— Да вы поди речисты?.. Правда, супротивник ваш будет — петербургская ваша шельма…

— Присухин?

— Слышал, он самый…

— Что ж… попробуем!.. Я, впрочем, не даю окончательного ответа. Я прежде познакомлюсь с делом, поговорю с крестьянами…

— И я кое-что расскажу, я тоже дело это знаю… Ужо приходите ко мне денька через два, я тем временем прикажу васильевскому старосте прийти… А насчет денег — васильевцы заплатят вам хорошо! — прибавил Лаврентьев.

— Я не возьму с них денег! — вспыхнул Николай.

— Как не возьмете? — удивился Лаврентьев и даже приостановился, посматривая на молодого человека во все глаза.

— Так, не возьму…

Лаврентьев расхохотался.

— Вот сейчас и видно, Николай Иванович, что вы мужика совсем не знаете. Да нешто он согласится, чтобы вы даром?.. Ни в жизнь! У него тогда и веры не будет к вам… Боже вас сохрани! Мужик смекнет, что вы так, по-господски… позабавиться… Что вы! За свой труд да не взять?!

— Ну, положим, пустяки какие-нибудь…

— И это не дело, — берите по чести! Вы с ними торгуйтесь, нечего белендрясы-то с ними строить… Мужик над вами будет смеяться, коли вы с ним, как с младенцем, станете бахвалиться! Васильевцы — плут-мужики и ничего себе — брюхо отрастили, даром что прикинутся казанскими сиротами… Я здесь мужика знаю… Ну, да об этом нечего толочь воду-то! Коли возьметесь за дело, мы ужо обладим…

Они шли, продолжая беседу. Лаврентьев время от времени поглядывал все по сторонам улицы.

— Что это вы ищете, Григорий Николаевич?

— Вот ее самую — цирульню!

Лаврентьев ткнул пальцем на противоположную сторону улицы и прибавил:

— Пойти окорнаться, а то, сказывают люди, и взаправду детей пугаю! — усмехнулся Григорий Николаевич.

«Это он все для Леночки!» — подумал Николай.

— Опосля еще к одному человечку заверну, да и гайда домой! — продолжал Лаврентьев, останавливаясь. — Что здесь хорошего? Одна пакость в городе! А вы когда домой?

— Мы завтра.

— Так прощайте, Николай Иванович! И то замотал я вас! Спасибо за помощь! Ужо мы с Еленой Ивановной приедем свои фортепианы брать… По крайности музыка у нас будет, а то что гитара?.. Ей наскучит моя гитара… Елена Ивановна музыку любит… Душа у нее… такая… чуткая… Словно струна звучит!

Когда Лаврентьев упоминал имя невесты, некрасивое, поросшее волосами лицо его умилялось, глаза светились бесконечною любовью, и в грубом голосе звучала такая нежная нотка, что Николай невольно подумал, глядя на этого «медведя»: «Любит же он Леночку и как сильно любит!»

«А Леночка?» — подкрадывался вопрос.