бояться спать в темноте. И когда я про это думала, сидя в темном шлеме, я вдруг очень ярко вспомнила один случай из детства. Как-то летом меня мама уложила спать днем, а сама ушла в магазин. И я проснулась – никого нет дома. Только холодильник стучал. Он был большой и пузатый, громко работал и всегда стучал и качался: стук, стук, стук. Я оделась, пошла к двери, а она заперта. Я подошла к окну и увидела во дворе маму. Она стояла с соседкой. Они разговаривали о чем-то веселом, обе смеялись. И я стала бить по стеклу и кричать: «Мама, мама!» Но она не слышала меня. А холодильник все стучал и стучал. А я ревела и смотрела на маму. И самое ужасное было то, что она меня не слышит. И мне стало так ужасно грустно от этого яркого воспоминания, что начала плакать. А потом просто зарыдала в голос, как девочка. Но в этом рыдании было что-то очень приятное, родное, чего уже никогда не вернешь. Поэтому я совсем не стеснялась, даже наоборот, рыдала как можно откровенней. Это тянулось долго, у меня сладко сердце замирало, слезы текли и куда-то засасывались так приятно. Так это было горько-горько, но очень приятно. И я одного боялась: что кто-то из сотрудников испугается да и стащит с меня шлем! Но все оказались политкорректными! В общем, я вдоволь нарыдалась, молоточек со льдом все бил и бил меня в грудь. И наступил какой-то удивительный покой, просто чудо какое-то, словно душа полетела над землей и все увидела и поняла, что людям некуда спешить. И это так здорово, что я просто замерла вся, чтобы что-то не нарушить, чтобы это не кончилось. А покой все плыл и плыл, и в сердце просто как будто цвели цветы. И вдруг все ярко засверкало: появилось изображение на внутреннем экране шлема. Это был океан и кусок суши в этом бескрайнем синем океане, и на этой суше стояли мы – 23 тысячи прекрасных людей! Мы все держались за руки, образуя огромный круг, в несколько километров. Нам было хорошо и комфортно стоять так. Мы ждали какой-то решающей минуты, чего-то важного, я просто вся превратилась в ожидание чего-то, словно Бог должен сойти с неба к нам. И вдруг наши сердца как бы проснулись разом. Это было потрясение! Как будто громадный орган заиграл в нас. И наши сердца стали как бы петь по нотам, поднимаясь все выше и выше. Это сердечное пение в унисон было ни с чем не сравнимо. У меня просто все тело отнялось и из головы все вылетело. А ноты все шли и шли наверх, как хроматическая гамма – выше, выше, выше! И когда они дошли до самой высшей точки, случилось настоящее чудо. Мы стали терять свои тела. Они просто куда-то утекали, исчезали. И все вокруг тоже – и берег, и волны, и небо, и воздух свежий морской – все как бы рассасывалось, как облако. Но в этом не было никакого ужаса, наоборот, вся моя душа радовалась этому исчезновению. Это было незабываемое мгновенье. Я растворялась, растворялась, как кусочек сахара. Но не в воде. Там свет

Можно смело сказать: сегодня мы живем в эпоху системы «LЁD». Вчера мы еще жили в эпоху кино. Момент, когда я стоял в круге и вдруг стал исчезать, и засиял свет

«Феномен Тунгусского льда» (ФТЛ) заинтересовал меня сразу, как и многих ученых. Потрясала воображение принципиально новая кристаллическая решетка космической ледяной глыбы, упавшей сто лет назад в Сибири. Этот сложный многогранник мы всем отделом изготовили из картона, раскрасили под цвет льда и подвесили к люстре. Он висел над нашими головами, кружился, сверкал гранями, обещая научную революцию. И она пришла. Открытие Самсонова, Эндквиста и Камеямы – это не просто Нобелевская премия и международное признание. Открытие SEK-вибраций – это мост в будущее новых биотехнологий. Система «LЁD» – первая ласточка. Это всего лишь пробный шар, пущенный человеческим гением. Я не удивилась, что попала в число двухсот тридцати счастливцев. Получив систему, мы всем отделом каждый день испытывали ее. Но я была первой. И могу честно сказать: потрясающе! Сначала были слезы и чрезвычайно острые детские воспоминания, потом опустошение, покой и – полет! И какой полет! Это что-то сродни коллективному оргазму, я почувствовала, что свет

Воистину, мир наш катится в пасть дьявола. Так называемая система «LЁD» – еще одно адское изобретение, ускоряющее падение современной урбанистической цивилизации. Получив этот «данайский дар» от фирмы «LЁD», я хотел вначале просто отказаться, так как православное сердце мое шепнуло мне: «Этот „LЁD“ – от лукавого». Но, как пастырь, я должен знать врага в лицо. И я честно попробовал эту систему на себе. Вначале я испытал жуткий страх, перешедший в скорбь. Но о чем же я скорбел? Стыдно сказать – о сломанном велосипеде. Это произошло, когда мне было десять лет. Случай этот совершенно ушел из моей памяти, но система «LЁD» болезненно напомнила мне об этом. Потом началось абсолютное блудодейство: я увидел себя обнаженным в огромном круге «избранных», стоящих над миром и ожидающих чуда. Но ожидали они не милость Господа, не покаяния, не прощения грехов, не наступления Царства Божия. Они жаждали просто превратиться в потоки света

Когда была Советская власть и наша республика была частью СССР, в нашем райцентре был кинотеатр. Я проработал почти 34 года киномехаником. Крутил кино для народа. И сам очень уважал кино. Театр я вот совсем не понимал и не понимаю, – зачем это? А кино очень уважал. Мои любимые фильмы были: не перечесть! Много. Но самые любимые – настоящие кинокомедии. И любимые комедийные киноактеры – Чарли Чаплин, мистер Питкин, Луи Дефюнес, Фернандель, Юрий Никулин, Георгий Вицин, Женя Моргунов, Джигарханян, Этуш и Аркадий Райкин. Это все наша золотая обойма. Но когда СССР умер, республика получила независимость, с кино стало хуже. Новых фильмов почти не было. А потом началась война. Вообще было не до кино. И мы с женой и сыновьями ушли в горы к родственникам. Жили там 6 лет и 8 месяцев. Но мой сын Ризван все равно погиб. А мой внук Шамиль исчез. Когда вернулись в райцентр, там все разрушено. А в кинотеатре был госпиталь. Но жизнь налаживалась. Появилось электричество. Стали порядок наводить. И мой внук Бислан мне вдруг сказал, что я выиграл через газету новую приставку. Он вписал нас всех в анкету и послал в редакцию. И через полгода пришел ответ: Казбек Ачекоев. И через фирму нам привезли прямо на дом приставку. Мы все на нее смотрели. И я говорю – а что она делает? А Бислан говорит – это новое чудо техники. Во-первых: она покажет кино прямо в глаза. Во-вторых: она делает очень приятное. Я говорю – вот ты и испробуй на себе. А Бислан ответил – дедушка, ты выиграл, ты должен первый и испробовать. Я говорю – я плохо вижу, у меня дальнозоркость. Он прочитал инструкцию, говорит – твоя дальнозоркость в пределах. Все будет хорошо. Я говорю – нет, я стар для этих экспериментов. Сыновья меня стали уговаривать. Я отказываюсь. Тогда пришел сосед наш, Умар, и сказал: Казбек, ты всю жизнь крутил нам кино, давай смотри теперь сам. Ну и я согласился. Посадили меня на стул, сняли рубашку, надели на грудь такую штуку, в нее вставили лед, как патрон в ружье. А на голову надели шлем. И все включили в сеть. И этот лед стал меня как бы расстреливать в грудь. А в шлеме ничего не показывали. Я спрашиваю: Бислан, здесь ничего не крутят. А он: дедушка, потерпи. Ну, я стал сидеть молча. Лед этот стреляет в меня и стреляет. Я сижу. Делать нечего – стал думать про кино, вспоминать. Как крутил, какие фильмы, разные фрагменты. А потом почему-то вспомнил Великую Отечественную войну. Мы были новобранцы, попали сначала под Харьков, а потом под Вязьму. Это было в сентябре 1941-го. Немцы две наши пехотные дивизии наголову разбили, и мы стали отступать. И от нашего полка осталось почти 200 человек. И мы, как рассвело, стали выходить из окружения через болото. И попали под их пулеметы. Немцы нас там ждали. И на моих глазах поубивало всех вокруг, кто шел. Просто выкосило, как косой. И мне пуля расщепила приклад винтовки. И я упал в болото. И те, кто живы остались, тоже попадали в болото. И лежали в нем. А немцы смотрели – кто пошевелится. И сразу добивали. Там было три пулемета. И они стреляли очень точно и короткими очередями – только по пять пуль – так! так! так! так! так! И не больше. Потом подождут, и опять – так! так! так! так! так! Некоторые наши стали потихоньку ползти по болоту, но немцы сразу их поубивали. Потому что все видели в бинокли. И все вокруг меня погибли. А двое плакали, раненые. И я понял, что я должен притвориться мертвым и до ночи так пролежать. А потом выползти. А это было самое утро, часов шесть. И я закрыл глаза. И лежал. А немцы стреляли в тех, кто шевелился. Всех перебили. А я лежал и даже не дышал. У меня лицо было наполовину в жиже болотной, а левая часть наруже. И я так чуть-чуть воздух в себя сосал носом и в жижу его ртом потихоньку выпускал. Немцы затихли. А потом опять – тук! тук! тук! тук! тук! А я все лежу. И солнце потом стало припекать. Там где-то бой идет. Кто-то опять через эти болота рвется, а тут их косят и косят с пулеметов. Ну и как-то мне совсем страшно стало. Мне ведь тогда и девятнадцати не было. Лежу, а вокруг одни мертвецы. И вдруг мне на руку из воды выбралась лягушка. Совсем рядом с моим лицом. И я вижу – у нее лапка одна оторвана. Видимо, пуля оторвала. И она сидит на моем кулаке, дышит и смотрит на меня. А я на нее смотрю. И мне так жалко стало нас с лягушкой, что слезы потекли из глаз. И я начал плакать. Да так, как никогда не плакал. Все сильней и сильней. А потом вдруг – хоп! И я вдруг где-то стою голый, совсем голый, меня держат за руки, и так приятно, и свободно как-то, и мы все поем, а потом начинает все течь