что она уже выехала. Я не думал, что она уедет так рано...

– Ты вообще ни о чем не думал, – сказал Мартин. – А теперь все открылось, и мне за тебя страшно. Даже зная об этом, я не смог бы ничего от нее утаить. Она сразу же послала в школу, чтобы снять вас с уроков, и все стало ясно. Арабелла сказала в школе, что ты дома, так что завтра ее ждут розги. Дома она уже свое получила. Твоя мать в гневе. Зачем ты так поступаешь, Хьюго?

– Где она? – спросил Хьюго. Его лицо побледнело, губы дрожали.

– В длинной зале. Иди сразу туда. Она хотела тебя видеть немедленно. Я отведу Мэб. Господи, на что она похожа! Что ты с ней делал?

Хьюго слез с лошади, и Мартин увел свою усталую кобылу, а Хьюго, предпринимая бессмысленные и бесполезные попытки стряхнуть грязь и пыль с костюма, прошел в дом.

Разговор был еще ужасней, чем он мог представить. Мать, красивая и гневная, уничтожила его словами, раня гораздо глубже, чем порка, которую он получил позже.

– Я только хотел, чтобы тебе было приятно, – вот все, что смог промолвить Хьюго в свою защиту.

Аннунсиата подняла на него удивленный взгляд. – Чтобы мне было приятно? Посмотри на себя! Неужели твой вид может порадовать меня? Ты похож на клоуна – весь в грязи, красный, растрепанный!

За его стулом, не имея ни малейшего желания быть свидетелем этого разговора, послушно стоял маленький Джордж, застыв на месте и пытаясь избежать взгляда сводного брата. Аннунсиата сделала жест в его сторону, и он еще острее почувствовал неловкость положения.

– Если хочешь знать, что доставляет мне удовольствие, посмотри на своего брата. Вот он выглядит как джентльмен, да и ведет себя соответственно.

Одежда была впору Джорджу – в такой одежде нетрудно быть чистым и аккуратным. Но Хьюго не мог этого сказать. Он смотрел на Джорджа, а Джордж уперся глазами в пол в тайной надежде, что он разверзнется и поглотит его. А мать продолжала свою тираду:

– А если бы ты тратил больше времени на уроки, то говорил и думал бы, как джентльмен, а не как конюх. Учителя более чем недовольны твоими знаниями. Джордж опередил тебя в латыни и греческом, хотя он на год младше. По-моему, тебе и Арабелле больше нравится скакать по окрестностям с грязными ногами и руками.

Когда она закончила, Хьюго позволили уйти. Он шел, как слепой, стараясь сдержать слезы, и направился умываться перед уходом в школу. Джордж же остался наслаждаться обществом матери – ему позволили находиться дома до конца недели. Аннунсиата хотела побыть с сыном, а поскольку в школе он вполне успевал, ему разрешили пропустить занятия. Последнее, что слышал Хьюго, закрывая за собой дверь, были слова матери, обращенные к младшему брату:

– Возьми свой инструмент, дорогой, и поиграй мне, мои нервы совсем расстроены...

Аннунсиата приехала домой в хорошем настроении, но надолго его не хватило. После продолжительного отсутствия дома все казалось странным и чужим. Ей чудилось, что слуги смотрят на нее вопрошающе, младенцы выросли до неузнаваемости, а весь дом без нее явно процветал, будто ему было все равно, вернется она когда-нибудь или нет. Даже солнце светило чересчур ярко, а павлины стали еще более красочными. Ее беспокойство сочеталось с чувством вины, которую вроде бы не следовало ощущать, и все-таки отчасти она была виновата – именно это заставило ее послать Гиффорда в школу, чтобы снять детей с уроков. Как выяснилось, Хьюго прогуливал школу, и буря негодования захлестнула Аннунсиату. Ее беспокоило что-то еще, где-то на самом краю чувств, и это ощущение она не хотела впускать в сознание. Морлэнд без нее был в абсолютном порядке, а почему – непонятно. Дом должен был страдать от отсутствия хозяйки, а он будто не замечал этого. Хозяйка здесь была! От этого непрошеного знания сердце Аннунсиаты сжималось.

Конечно, Элизабет выполняла обязанности домоправительницы блестяще, как и всегда, когда Аннунсиата уезжала из дома или была слишком занята. Но в поведении Элизабет появилось что-то новое, с ней по-иному разговаривали слуги, даже иначе стояли, когда она обращалась к ним. Теперь Морлэнд принадлежал Элизабет, а не Аннунсиате, и она не хотела знать почему.

День закончился – чрезвычайно жаркий, одуряюще солнечный, – и все, что должно было праздновать возвращение хозяйки, только действовало ей на нервы. Морис капризничал, потому что у него резались зубы, собаки от жары не знали, куда себя деть, Ральф казался отрешенным и подозрительно веселым; Элизабет передергивалась, как гремучая змея, когда Аннунсиата заговаривала с ней. Близнецы вернулись из школы в плохом расположении духа, чем еще больше испортили и так неважное настроение, так что никто не огорчился, когда после вечерней молитвы все пошли спать.

Оставшись вдвоем в спальне, Ральф и Аннунсиата наконец-то смогли поговорить. Аннунсиата, облаченная в ночную рубашку, отпустила слуг и, расчесывая волосы, ходила из угла в угол, с таким остервенением работая расческой, будто в руках у нее было оружие. Ральф молча разделся, сел на край кровати и наблюдал, как жена мечется по комнате.

– Если мы поговорим, станет лучше или хуже? Аннунсиата повернулась к нему так резко, что он инстинктивно отшатнулся.

– Ты намеренно пытаешься унизить меня? Как ты мог из всех женщин выбрать ее?!

– Кого? – непроизвольно спросил Ральф.

– Из всех – эту маленькую серую мышку! Ты мог бы найти какую-нибудь женщину из города, и иногда посещать ее, как джентльмен, не нарушая приличий. Или работницу с фермы, – тогда об этом вообще не стоило бы говорить. Как по-твоему, что скажут люди? Как они это расценят? Это же скандал! Ты сделал из меня посмешище! В приличном обществе так себя не ведут. Сойтись со своей кузиной – моей кузиной – моей домоправительницей!!! Жить с ней, как муж с женой, в моем доме, на виду у всего света! Как будто меня уже нет в живых!

Она снова отвернулась и продолжала ходить по комнате, словно эта безумная ходьба могла унять ее ярость.

Ральф промолчал – убедительных доводов не было. Аннунсиата внезапно остановилась в дальнем углу комнаты, словно только сейчас на нее сошло озарение.

– Возможно, все еще впереди. Ты хотел вернуть меня домой именно поэтому? Чтобы отравить? Или – еще лучше – несчастный случай на охоте. А затем – вдовец с разбитым сердцем после непродолжительного траура, конечно...