никто, кроме самых отпетых, не мог долго верить в это, и скоро и двор, и город начади вынашивать другую идею, будто она была самой юной из всех его дочерей. Когда Аннунсиата появилась на свет, королю было всего четырнадцать, но никто больше не ставил ему это в вину. Ни он, ни Аннунсиата не сделали ни одной попытки опровергнуть эти слухи. Наконец, в феврале в Вестминстере был подписан мир с Данией, парламент распущен, король сделал сэра Томаса Осборна своим первым министром, пожаловав титул графа Денби. Осборн был йоркширцем и другом дома Морлэндов, поэтому некоторые из тех, кто распускал слухи, утверждали, что таким образом был сделан комплимент Аннунсиате, поскольку ничто другое не могло гарантировать ей таких привилегий. А сплетни, утверждавшие, будто Аннунсиата – дочь короля, так убедительно объясняли ее присутствие при дворе, что было почти забыто то, что она приехала сюда без супруга и отказалась вернуться домой. Так король еще раз спас ее.

Хьюго наслаждался Рождеством в Морлэнде, как никогда раньше. По просьбе Мартина Ральф на двенадцать дней назначил Хьюго «лордом без правил» – это означало, что все беспрекословно должны ему подчиняться в этот период, и они с Мартином очень веселились, придумывая абсурдные приказы и распоряжения. Он также был церемониймейстером всех игр и забав. Мартин и Джордж сочинили музыкальную пьесу, Хьюго ее поставил, и это доставило ему такое удовольствие, что он принял как само собой разумеющееся то, что главную роль играть должен Джордж. Все было, как обычно в Рождество: праздничный стол с традиционным сливовым пудингом, нищие, каждый день приходившие к воротам, чтобы попасть к столу, работники и селяне, которые приносили праздничные подарки хозяину и оставались, чтобы хорошенько выпить и закусить. Все двенадцать дней у дверей дома толпились жонглеры, фокусники, странствующие артисты и певцы – их также приглашали в большой зал, где они развлекали хозяев дома, гостей и прислугу. Каждую ночь пели и плясали до утра. В тот день на святках, когда по обычаю всем вручались подарки, Хьюго получил памятный подарок от короля, а Дейзи – от королевы, и он должен был поцеловать девочку, что и выполнил, но настолько неловко, что все вокруг рассмеялись. В течение всего сезона все были к нему очень добры, никто не придирался, не делал замечаний, и он, казалось, светился от переполнявшего его счастья, сожалея лишь о том, что рядом не было матери, которая могла бы увидеть, какой любовью и популярностью пользуется ее сын.

И все-таки что-то его беспокоило. Отсутствие матери не удивляло мальчика, потому что для него она была божеством и ее действия не обсуждались. Но где-то, на самом донышке души поселилась тревога из- за того, что среди некоторых слуг появился определенный настрой против Аннунсиаты. Отчим тоже не казался счастливым и напоминал Хьюго больную лошадь, которой каждое лишнее движение причиняет боль. Он надеялся, что Мартин знает причину. Отчасти потому, что считал, будто Мартин знает все, а отчасти потому, что иногда ловил печальный и всепонимающий взгляд брата, устремленный на отца. Однако Хьюго никак не связывал все это с отсутствием матери. И надеялся, что, как только наступит хорошая погода, она вернется, и это лето пройдет так же замечательно, как и предыдущее.

Хьюго удивительно точно понимал и ощущал состояние отца. Ральф был слишком растерян, чтобы осознавать, насколько несчастлив. Он ни на одно мгновение не допускал мысли, что Аннунсиата может отказаться вернуться домой. Когда пришло письмо, он перечитывал его несколько раз, полагая, что не так понял жену, а когда, наконец, убедился в том, что понял ее правильно, то все еще был уверен, что она вернется к Рождеству. С ее стороны было бы ужасным не приехать, потому что к этому времени в Морлэнде собирался весь свет, по крайней мере, наиболее важные для Ральфа люди. Друзья и соседи, уважаемые люди Йоркского общества, их слуги, фермеры, подчиненные – все, вплоть до монахинь из больницы Святого Эдуарда, стекались в Морлэнд на Рождество, чтобы отдать дань уважения хозяевам и разделить с ними радость праздника. И то, что в это время дом оставался без хозяйки, было кошмаром.

Но она не приехала, и Ральфу пришлось лицом к лицу встретить людское удивление, если не сказать – осуждение. Назначение Аннунсиаты придворной дамой королевы, по крайней мере, давало ему в руки уважительную причину, которой можно было объяснить ее отсутствие, но это не пресекало пересудов, молвы и неодобрительных кивков в его сторону, правда, только тогда, когда окружающие были уверены, что он не видит и не слышит этого. Если бы Ральф настойчиво оправдывал жену, люди вряд ли столько судачили бы о ней, но его растерянность окончательно развязала им языки.

Мартин взял бразды правления в свои руки, как и раньше, и самым точным образом выполнил все приготовления к празднику. Он отдавал слугам приказы и принимал гостей, делая вид, что только выполняет отцовские указания. Он знал, что его поведение не оскорбит отца, и старался изо всех сил, надеясь ничего не упустить.

Все произошло ночью в день Святого Стефана. С утра состоялся традиционный обильный праздничный обед, днем – представление с масками, перед ужином – танцы, а когда все устали до изнеможения и разошлись по кроватям, Ральф приказал Клему принести в комнату стюарда кувшин кларета. Клем выполнил приказание, найдя хозяина задумчиво сидящим у камина. Печально вздохнув, Клем поставил кувшин и стакан, зажег камин, впустил Брена и Ферна, скулящих у дверей, и тихо пожелал хозяину спокойной ночи, обеспечив ему максимальный комфорт, на который был способен. Ральф медленно пил кларет, наблюдая за языками пламени, и с грустью вспоминал прошедший год. Сегодня был первый день рождения Мориса, за обедом пили за здоровье малыша, а также за здоровье его покровителя, с которым, как полагал Ральф, справляла Рождество Аннунсиата. «Год назад, – думал он, – она наверху лежала на кровати, рожая мне сына».

Свечи погасли, но огонь еще теплился, и Ральфу хватало света. Собаки уснули, сопели и видели сны, в которых явно охотились на кроликов. Кларет кончился, Ральф поднялся и прошел в холл, где нашел другую бутылку, которую Клем предусмотрительно для него оставил. Еле передвигая ногами, Ральф вернулся через ледяной холл в тепло натопленного помещения, наполнил стакан и поставил бутылку на каминный столик, чтобы она согрелась. Стук в дверь был таким тихим, что Ральф его не услышал, но на повторный стук проснулся Брен, поднял морду и посмотрел в сторону двери.

– Что такое, приятель? – спросил Ральф собаку. Кто-то осторожно приоткрыл дверь.

– Кто там? – рявкнул Ральф. – Я же просил, чтобы меня не беспокоили.

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Элизабет в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Она выглядела смущенной.

– Простите, я думала, вы разрешили мне войти, – сказала она.

– Я разговаривал с собакой, – ответил Ральф. – Я не слышал вашего стука.

– Простите, – осторожно проговорила Элизабет, собираясь закрыть дверь.

Внезапно Ральф остро ощутил одиночество и сказал:

– Постойте. Раз вы уже здесь, входите. Подойдите к огню, вы, должно быть, замерзли.

Он знал, насколько холодно в холле. Элизабет с сомнением посмотрела на него, но он произнес:

– Закройте дверь, холодом тянет.

Казалось, она собралась с мыслями, вошла, закрыв за собой дверь, и приблизилась к огню.