признаться, дорогая виконтесса, вы вполне примирили меня с этим состоянием.

– Что за глупости – я выгляжу ужасно, и вы это знаете, – капризно откликнулась Аннунсиата.

– У вас розовые щеки, блестящие глаза и сияющая улыбка, и если такой вас сделала не беременность, значит, виноват мой визит. Подумайте сами, Нэнси, чему еще можно приписать такой цветущий вид?

Аннунсиата почувствовала, как забилось ее сердце.

– Никто, кроме вас, не называет меня так, – произнесла она. Они смотрели друг другу в глаза, и Аннунсиата вспоминала, какой опасный флирт подчас затевала она с Эдуардом в прошлом. Она резко высвободила свои руки и прошла к столику, на котором стоял поднос с вином. – Хотите вина, комиссар? – Ее рука дрожала, пока она наполняла кубок, но вскоре Аннунсиате удалось овладеть собой. – Возьмите, – она обернулась и протянула Эдуарду кубок. Эдуард не двинулся с места и пристально наблюдал за ней. – Не надо так смотреть на меня, Эдуард, – попросила она, затаив дыхание.

– Вы помните время, когда мы уезжали из дома вместе и целый день скакали верхом по полям? – спросил он. Она не ответила, но выражение ее лица объяснило Эдуарду, о чем она думает. Потянувшись, он взял кубок, другой рукой обхватив ее запястья так, что Аннунсиата не смогла высвободить их. – Помните, что я предсказывал вам? – Она кивнула. – Это начало, Нэнси, – только начало. Впереди вас ждут великие времена. Я слышал о вас, первая красавица королевского двора.

– Теперь уже не красавица, – ответила Аннунсиата с горестной улыбкой. – Видите, я сижу здесь в одиночестве, всеми покинутая...

– О, все это временно. Как только у вас будет ребенок, все пойдет по-прежнему. Говорят, что король влюблен в вас – это правда, дорогая?

– Он очень добр ко мне, – ответила Аннунсиата. – Но в его доброте нет ничего непристойного.

– Об этом я тоже слышал, – подтвердил Эдуард. Он всматривался в лицо Аннунсиаты, как будто ища ответа на невысказанный вопрос. – Ходят и такие слухи, что леди Баллинкри – самая добродетельная женщина при дворе, – он умудрился придать своей фразе легчайший оттенок вопроса.

– Хьюго и я очень любим друг друга.

– Боже мой! – Эдуард выпустил ее руки, поднял кубок и провозгласил тост: – За единственную счастливую пару в Уайтхолле! – улыбнувшись, Эдуард склонил голову перед Аннунсиатой. – Но разве вы не знаете, дорогая, что невозможно делать карьеру, пока вы не избавитесь от своей старомодной щепетильности?

Аннунсиата рассмеялась.

– Вы говорите прямо как придворный, Эдуард. – А теперь расскажите мне, что нового дома – я уже давно не слышала вестей из Йоркшира. Расскажите, как идет ваша жизнь комиссара. Мама пишет, что в Йоркшире вы пользуетесь уважением.

Эдуард подвел ее к креслу и придвинул другое кресло поближе, приготовившись выложить все последние новости из дома. Аннунсиата с изумлением поняла, что испытывает блаженство от долгой неторопливой беседы с человеком, столь похожим на нее, который знал ее всю жизнь и отлично понимал ее мысли. В чем-то этот разговор был даже лучше бесед с Хьюго, ибо Хьюго не знал, какой была Аннунсиата в детстве, и оказалось, что трудно сравнить какие-либо слова с целительным очарованием фразы «а помните?» Однако продолжая слушать, болтать и смеяться, она почувствовала, как между ними пробежал какой-то холодок – она так и не уловила, откуда он взялся. Они обменивались вопросами и ответами, увещевали и предостерегали друг друга, и временами Аннунсиата теряла нить разговора.

Эдуард рассказывал о своей жизни, работе и о том, как уважительно относятся к нему люди; о замке Морлэндов, о переезде туда Арабеллы, матери Фрэнка; о неожиданном браке Кэти с Макторпом; об отъезде Кита в Шотландию. Аннунсиата поведала все, что Эдуарду еще не было известно о ее жизни при дворе, показала ему незаконченный портрет, сообщила, как она меняла обстановку комнат и о том, что ее вкусы и вкусы короля во многом похожи. Дважды под различными предлогами в комнату входила Берч, неодобрительно поглядывая на свою развеселившуюся хозяйку – Аннунсиата уселась на подоконник так, что из-под подола просторного платья виднелись ее голые щиколотки, а на лице играл неподобающий румянец, когда этот «мастер Морлэнд» протягивал ей руки и смешил самым непристойным образом.

– Как приятно видеть вас здесь! – вырвалось у Аннунсиаты, и она не заметила, каким странным взглядом окинул ее Эдуард. Хьюго не вернулся домой к обеду, а послал записку с сообщением, что будет только к ужину, и Аннунсиата с удивлением обнаружила, что она вовсе не разочарована этим.

– Я отправлю Тома за обедом, и мы поедим вместе – только вы и я, – предложила она.

– Это было бы великолепно, – значительным тоном отозвался Эдуард.

Аннунсиата рассмеялась.

– Как официально вы держитесь! О, я рада, что Хьюго не придет – мы сможем еще немного поболтать, а если вы собираетесь завтра уезжать, нам понадобится целый день, чтобы вдоволь наговориться!

– Сможем ли мы когда-нибудь наговориться вдоволь, Нэнси? Сомневаюсь, – улыбаясь, ответил Эдуард. – Однако я тоже рад, что Хьюго не придет к обеду – только не говорите ему об этом.

– Хьюго не стал бы возражать – он любит вас.

– Я рад, что вы это знаете, – кивнул Эдуард. – Надеюсь, вы также знаете, что он любит вас.

– Да, разумеется, – ответила Аннунсиата. – Итак, что вы будете есть на обед? О, Эдуард, как прекрасно видеть вас здесь! Я бы хотела, чтобы вам не надо было уезжать.

– Мне не обязательно уезжать, но придется, – откликнулся Эдуард. – Можно, я позову вашего слугу?

Это была странная зима: в декабре стояла такая жара, какая бывает в мае, и сбитые с толку весенние цветы начали пробиваться сквозь землю и распускаться рядом с опавшей осей ней листвой. Кэти собрала букет крокусов и поставила их в глиняный горшок из-под варенья – в доме Макторпа не водилось такой роскоши, как цветочные вазы. Крокусы источали сладкий влажный аромат; вероятно, потому что они были не к месту и не ко времени, от них веяло одиночеством. В замужестве оказалось труднее всего смириться не с мужем, домом, или положением в обществе, а именно с одиночеством. Кэти выросла в многолюдном доме,