Первая догадка осенила ее. Мэри сделала слабую попытку удержать Эдуарда.

– О, прошу вас, не надо... – начала она и отступила под решительным взглядом Эдуарда. Он отвернулся. Ферн, слишком удобно устроившаяся у камина, чтобы последовать за Ральфом, замахала хвостом. Эдуард потянулся и потрепал ее по голове – ожидая, пока боль уйдет из его сердца. Выпрямившись, он сказал Мэри, отводя глаза:

– Теперь вы в безопасности. Будьте добры к Ральфу – он любит вас. Постарайтесь быть такой, какой он вас считает.

Сэм Симондс остановился на вершине холма, чтобы дать передохнуть своей больной ноге, всегда мучительно ноющей после длинных прогулок, и его серая ищейка, бежавшая впереди, вернулась, нетерпеливо заглядывая в лицо хозяину. Горячий пар клубился вокруг ее приоткрытой пасти. Прошлой ночью был сильный мороз, и даже дневное тепло не смогло прогреть землю, так что низкая, редкая, вытоптанная овцами трава вокруг Сэма пожухла под безжалостным дыханием холода, каждая ее былинка побелела от инея. Дневной свет угасал на хмуром сером небе, хотя с вершины Белл-Хил можно было разглядеть тонкую красную полосу заката на западе. Сэм посмотрел в долину – туда, где Блайндберн впадал в реку Кокет и где стояли серые строения, бывшие домом Сэма.

На долину уже спустились сумерки, и каменные стены в сером тумане казались мрачными, унылыми и молчаливыми, как будто заброшенными. Суровый декабрьский ветер раздувал тонкую струйку дыма, поднимающуюся из высокой трубы, рвал ее на косматые куски; позади вздымалась громада Лофт-Хил, угрожающе нависая над строениями, а вдали возвышались голые вершины Чевиотских гор, размытые и неясные в сгущающихся сумерках – Вуден-Лоу, Бифстенд-Хил, Мози-Лоу и Уинди-Гайл. Зимой эти места были суровыми и безжизненными; Сэм знал, что вскоре выпадет снег и до весны здесь не появится ни один человек. Ищейка ткнулась мордой ему в ладонь, и Сэм вздохнул, потирая ноющую ногу. Этот сложный перелом он получил при осаде Лестера, сражаясь в кавалерии принца Руперта; кость так и не срослась полностью. Особенно сильна была боль зимой, но сегодня нога ныла невыносимо – казалось, холод и одиночество проникают до самых костей Сэма. Еще раз взглянув на серые строения поместья, он заметил, как там вспыхнула и расцвела яркая желтая искра – кто-то в доме зажег первую свечу. Сразу же темнота вокруг стала еще более мрачной, ветер усилился. Внизу, в доме Сэма ждал уют – свет и тепло, еда и люди, а здесь его окружал враждебный мрак. Сэм направился вперед, боком спускаясь с холма.

Спустившись, он, наконец, смог поднять глаза, и в тот же момент, как его ищейка предупреждающе залаяла, увидел трех чужих коней в открытом загоне у дома. Значит, у нас гости, подумал Сэм, прибавив шагу. Гости всегда были редкостью в этих диких местах, а в такое время года – особенной неожиданностью. Как только Сэм подошел к дому, к нему навстречу выбежала жена с обеспокоенным лицом.

– Фрэнсис приехал, – сообщила она. – Я уже думала, что с тобой что-нибудь случилось – тебя так долго не было. Посмотри, уже совсем темно! Входи скорее, ты, наверное, совсем продрог.

Сэм позволил жене хлопотать вокруг него, радуясь ее заботливости. Анна Морлэнд обычно не слишком открыто выражала свои чувства к мужу; она была проворна, деятельна и гораздо более сообразительна, чем Сэм, и он всегда считал, что такая жена слишком хороша для него. Анна по-прежнему казалась ему красивой со своими золотистыми локонами, нетронутыми сединой, однако холода покрыли ее лицо мелкими морщинами и иссушили кожу. Жизненные невзгоды усилили их привязанность друг к другу, и Сэм наполнялся искренней благодарностью, когда жена дарила его своими ласками.

Анна отправила служанку подогреть вино, а сама помогла мужу освободиться от верхней одежды и растерла его замерзшие руки в своих мозолистых ладонях, чтобы усилить прилив крови. Служанка вернулась со стаканом подогретого вина с пряностями, и Анна заставила мужа выпить все до капли. Сэм слегка закашлялся, но вскоре почувствовал себя лучше, когда внутри него разлилась теплая пряная жидкость.

– А теперь иди и поговори с Фрэнсисом, – сказала Анна, забирая у мужа стакан и передавая его служанке. – Скоро вам подадут ужин.

Отдернув кожаную штору, висящую над дверью гостиной – все двери в доме на зиму завешивали такими шторами – и приоткрыв дверь, она впустила Сэма в маленькую теплую комнату. Чувство уюта моментально помогло Сэму согреться. В громадном камине, занимающем почти всю стену, ярко полыхали наваленные кучей поленья; пламя было таким жарким, каким оно кажется только в морозы. На камине стояли три подсвечника – невероятная роскошь – с серебряными отражателями, усиливающими свет, и при таком свете гобелены, покрывающие стены, которые днем казались старыми, пыльными и потемневшими, внезапно засияли богатыми, теплыми тонами.

На табуретах возле огня сидели двое юношей. Они были почти ровесниками, но едва ли во всем мире можно было найти двух столь же непохожих между собой людей. Гость, племянник Сэма, Фрэнсис Морлэнд, был сыном сводного брата Анны, Фрэнка, погибшего на Марстоне. Фрэнсису минуло всего шестнадцать лет, но он выглядел старше, поскольку ответственность за всю семью лежала на нем уже несколько лет. Высокий и крепкий, он унаследовал все черты Морлэндов; синие глаза оживленно блестели, темные волосы доходили до плеч и были завиты в стиле «кавалье». Строгое лицо было загорелым и обветренным и казалось еще более смуглым из-за черных усов; однако как только Фрэнсис улыбнулся и поприветствовал Сэма, все его лицо осветилось очаровательной приветливой улыбкой. Он вел такую же трудную жизнь, как и любой житель приграничных земель. В долине неподалеку у Фрэнсиса было поместье Тодс-Нов, где он разводил скот, держал небольшое стадо овец. Фрэнсису приходилось заботиться о своей болезненной матери Арабелле и вдобавок присматривать за поместьем Эмблхоуп – приданым Мэри Моубрей.

На табурете напротив Фрэнсиса сидел сын Сэма, Криспиан. Несмотря на свои пятнадцать лет, по меркам Нортумберленда он уже считался взрослым, однако ростом был всего пять футов и не обещал вырасти выше. Это был крепко сложенный парень с коренастым телом и короткой шеей, усиливающей впечатление малого роста; пристрастие Криспиана к хорошей еде увеличивало его полноту. Он унаследовал бледно- голубые глаза, такие же, как у Анны, золотистый оттенок волос и резкие, четкие черты лица, однако у него были редкие волосы, и он носил короткую стрижку, подобно пуританину, отчего его голова казалась несоразмерно большой по сравнению с телом. Отец Сэма благоволил к Криспиану и сделал его своим единственным наследником, что подхлестнуло гордость юноши. Когда умер отец Сэма, Криспиан уже вовсю выказывал признаки лени и гордости, и все попытки Сэма изменить его характер не дали ни малейшего результата.

Несмотря на все это, Сэм не испытывал неприязни к сыну. Когда Криспиан забывал о своей напыщенности, он держался очень мило и зачастую поддерживал дух семьи длинными унылыми зимами, устраивая Игры, танцы и пение. Анна тяжело переживала, что все сыновья, которых она родила Сэму, умерли во младенчестве, и Криспиан, единственный наследник, не был ему родным – в сущности, это был усыновленный сын брата Сэма, но семья давно привыкла считать его своим. Единственными родными детьми Сэма были его дочери – одиннадцатилетняя Фрэнсис и восьмилетняя Нэн. Сейчас обе девочки сидели на полу, с любопытством поглядывая на гостя – миловидная Фрэнсис широко раскрытыми глазами смотрела на него с восхищением, доходящим почти до благоговения, а пухленькая Нэн – с молчаливым и боязливым обожанием.