забросит или отдаст кому-нибудь… У него же ни капли музыкальных данных.
— Ох уж, «ни капли»! — вредным голосом сказал Фаддейка и длинно засопел.
— Ни единой капельки, — решительно повторила Кира Сергеевна. — Юля, вы не слышали еще, как он песни поет? В соседних дворах куры дохнут!
— Тебе чужие куры дороже, чем родной племянник! — с отчаяньем произнес Фаддейка и тихонько завыл. Видимо, его самого потрясла такая мысль.
Но Кира Сергеевна не дрогнула.
— Не куры и не племянник, а семь рублей. Они на дороге не валяются.
— Ну чего ты, «семь рублей» да «семь рублей»! Мама приедет и отдаст!
— Мне отдаст, а тебе задаст. Чтобы не выдумывал. Она сама от твоих песен мигренью страдала.
— Это потому, что у меня голоса нет. А играть я научусь…
— При чем тут голос, у тебя слуха нет!.. Юля, ну как ему объяснить?
— Ох, не знаю, — жалобно сказала Юля. — Фаддейка…
Он обернулся, зыркнул на нее мокрыми глазами и выскочил из кухни.
— Ничего. Развеет дурь и придет, — пообещала Кира Сергеевна. Без особой, впрочем, уверенности.
Позавтракали в неловком молчании. Юля чувствовала себя невольной изменницей перед Фаддейкой, хотя вроде бы причины не было. Наконец она с облегчением ушла из-за стола и отыскала Фаддейку во дворе за поленницей. Он сидел на бревнышке, все еще тихонько всхлипывал и сердито отдирал от колена корочки старых ссадин. Юлины шаги он услышал, но не обернулся, только настороженно шевельнул оттопыренным ухом.
Юля сказала его кудлатому затылку:
— Чего уж так расстраиваться… Ну, хочешь, подарю я тебе эту гармошку?
Фаддейка подскочил, повернул злое измазанное лицо:
— Еще чего! Не вмешивайся в это дело!
Он опять сел спиной. Юля постояла рядом и сказала:
— Ну и пожалуйста…
В библиотеку Юля пришла с нехорошим осадком на душе и работала вяло. Перед обедом дала себе слово не ходить сегодня на почту, а в перерыв, конечно, пошла. Привычно упала духом, узнав, что письма нет, лениво пообедала в «Радуге» и снова села разбирать бесконечный каталог.
В четыре часа с улицы донеслись протяжные звуки, будто на разные голоса сигналил десяток автомобилей. Нина Федосьевна, которая больше всего ценила тишину и порядок, судорожно дернулась к окну. Потом взялась за виски и скорбно сообщила, что «на нас движется Фаддей Сеткин с духовым инструментом».
Фаддейка возник на пороге, и гармошка в его пальцах сияла хромированными боками. Сам он тоже сдержанно сиял, только в глубине глаз угадывалось смущение.
— Выпросил все-таки, — укоризненно сказала Юля.
— Ага, — Фаддейка улыбнулся еще лучезарнее. — Только при одном твердом условии: во дворе и дома не играть. Тетя Кира сказала: «Иди на берег и там репетируй сколько хочешь». — Он задумчиво потянул гармошку к губам.
— Я вполне разделяю точку зрения тети Киры, — поспешно сообщила Нина Федосьевна. — Юленька, вы сегодня провернули такую гору всего! Забирайте музыканта и идите отдыхать.
— И это будет отдых? — Юля выразительно посмотрела на Фаддейку.
Он аккуратно вытер гармошку подолом майки и сунул ее за ремешок. Дурашливо вытянул руки по швам.
— Пошли, Святослав Рихтер, — сказала Юля. — До свидания, Нина Федосьевна. Я уведу его подальше…
Они зашагали по берегу к лестнице, и Фаддейка ворчливо проговорил:
— Между прочим, Рихтер играет на рояле, а не на гармошке.
— Между прочим, я это знаю… Ну, научился чему-нибудь?
Фаддейка уклончиво сказал:
— Не все сразу. Думаешь, это легко?
— По-моему, это ты думал, что легко, — поддела Юля.
— Не… Просто мне очень надо.
— А по-моему, это дурь…
— Не знаешь, так не говори, — огрызнулся он.
Юля примирительно сказала:
— Ну ладно, тебе виднее… Только знаешь что?
— Что? — буркнул он.
— Не обидишься, если скажу?
— Откуда я знаю заранее? Говори уж…
— Все-таки это было ужасно, — со вздохом призналась Юля. — Сегодня утром, когда ты ревел. Даже стыдно смотреть…
— Не смотрела бы, — огрызнулся Фаддейка. Но, кажется, без обиды, а так, для порядка.
И Юля попросила:
— Пожалуйста, не делай так больше, ладно? А то ты на себя становишься непохожий. Будто не Фаддейка, а… не знаю кто.
Он ответил очень неожиданным тоном. На ходу взял Юлю за руку, заглянул в лицо, сказал печально:
— А если нет никакого выхода… Если очень надо, а ничем больше не добьешься, только слезами?
Юля хотела ответить насмешливо, но смутилась. Потемневшие были у Фаддейки глаза, без искорки.
— Неужели уж так тебе «очень надо» было эту гармошку? — неловко сказала она.
— Ты же не знаешь… Мне ведь не просто играть на ней надо, а одну песню выучить. Чтобы запомнить.
— Что за песня?
Он глубоко вздохнул, и при этом вздохе гармошка вывалилась из-за пояска. Фаддейка опять сердито вытер ее о майку.
— Ты вот спрашиваешь… А как я объясню? Названия я не знаю, петь не умею. Вот и хочу научиться мотив играть.
— А слова знаешь? Про что песня-то? Откуда?
— Из телевизора. Я ее два раза слышал. Про рыжего коня…
Два дня Фаддейка не провожал Юлю утром и не заходил за ней вечером. А в открытые окна библиотеки иногда залетали с берега звуки, напоминающие скандальную перекличку катерных сирен. На третий день, собираясь домой, услышала Юля отчетливую и довольно правильную мелодию «Чижика- пыжика». Она обрадовалась: наконец-то Фаддейка достиг ощутимых успехов! И пошла на звуки гармошки через гущу берегового сада.
Фаддейка сидел на лавочке под старым кленом. А рядом с ним — темноволосый пацаненок лет восьми. Аккуратненький такой, красиво подстриженный, в рубашке с рисунком из разноцветных, бабочек. Он-то и наигрывал на Фаддейкиной гармошке.
— Здравствуйте, музыканты, — сказала Юля. Темноволосый музыкантик испуганно встал и протянул гармошку Фаддейке. Тот нахмурился, сунул ее в нагрудный карман на мальчишкиной рубашке с бабочками. Сказал мальчику:
— Договорились же. — И деловито кивнул Юле: — Пошли.
На лестнице Юля не выдержала, усмехнулась:
