следует. Это был ритуал, который они выполняли множество раз.

Ходячее тело кимека вошло в отделение технического обслуживания, с многочисленными шлангами со смазочными материалами, пузырящейся в цилиндрах питательной жидкостью, полированными столами и мигающими бесчисленными индикаторами анализаторными системами. Вор взял со стола набор инструментов, затем включил вакуумные отсосы и водяные краны высокого давления, нашел мягкую ветошь и полирующий лосьон. Он считал эту свою обязанность важнейшей обязанностью доверенного человека.

В центре стерильной камеры Агамемнон остановился под подъемником. Магнитный держатель опустился к его телу и захватил емкость с его древним человеческим мозгом. Открылись порты соединений с нервами, кабели мыслительных зондов отсоединились от емкости, свернувшись спиралями. Держатель подъемника поднял емкость, присоединив ее к временным батареям и системам жизнеобеспечения. Вориан подошел к механическому телу с охапкой инструментов.

– Я знаю, что ты не можешь этого чувствовать, отец, но я хочу, чтобы тебе было удобно и чтобы ты мог работать более эффективно.

Он соединил порт механизма с воздушными и водяными магистралями высокого давления и, используя мягкую ткань, принялся полировать каждую поверхность аппарата.

Генерал-кимек беззвучно мурлыкал от удовольствия.

Вор закончил мытье и полировку, потом поправил провода и кабели и в заключение присоединил к приборам диагностическую систему.

– Все системы работают нормально, отец.

– Это и неудивительно при таком уходе с твоей стороны. Спасибо тебе, сынок, ты так преданно заботишься обо мне.

– Это честь для меня.

Мурлыкающим механическим голосом Агамемнон заговорил дальше:

– Настанет день, Вориан, и – если ты по-прежнему будешь так же усердно мне служить – я попрошу для тебя высочайшей награды. Я попрошу Омниуса хирургически превратить тебя в такого же кимека, как я.

При упоминании о такой перспективе Вориан еще раз отполировал мозговую емкость, потом с любовью взглянул на смазанный контур мозга в прозрачной емкости. Он постарался скрыть краску, которая залила его лицо, но из глаз его потекли слезы.

– Это самая высокая награда, о которой только может мечтать человек.

Глядя на земное небо сквозь волокна оптических нитей, Эразм испытывал чувство недовольства. Робот стоял в куполообразной башне своей виллы и смотрел в небо через армированное искривленное стекло. Ландшафт этой планеты, с его океанами, лесами и городами, построенными на развалинах других городов, видел взлеты и падения бесчисленных цивилизаций. Изучение истории показало ему, насколько малы и ограниченны его собственные достижения.

Значит, надо приложить к исследованиям больше усилий.

Ни Омниус, ни присланные сюда роботы-архитекторы не понимали истинной красоты, были лишены чувства прекрасного. Восстановленные города казались Эразму скоплением острых углов и резких, прерывистых форм. Город должен представлять собой нечто большее, чем диаграмму коммуникаций. Под бдительным присмотром всемирного разума город был выстроен как изощренный механизм, спроектированный и построенный утилитарной силой. У столицы были чистые архитектурные линии и системная эффективность, вылившаяся в бесстрастную застывшую красоту, но этой красоте недоставало подлинного изящества. Какое разочарование, что всезнающий всемирный разум не может жить вровень со своими потенциальными возможностями. Надо признать, что иногда баснословно нереалистичные амбиции человека имеют некоторое достоинство. Омниус либо не обратил внимания, либо сознательно отверг изящную красоту архитектуры Золотого Века человечества. Но такая холодная и вызывающая надменность просто лишена всякой логики. Если быть честным, то Эразм видел определенную красоту в стремительных очертаниях машин и их компонентов, он любил также свою гладкую платиновую кожу и зеркальное лицо, на котором мог плавно отобразить любое выражение. Но он не видел никакого смысла поддерживать уродство из одного только неприятия принятых у врага понятий о красоте.

Как мог всеобъемлющий компьютерный разум, распространивший свое влияние на сотни планет, проявить такую узость мышления? Для Эразма с его отточенным и зрелым пониманием, развитым в результате длительных усилий, отношение Омниуса было свидетельством отсутствия понятийного мышления.

Издав звук тяжкого вздоха, который он позаимствовал у людей, Эразм отдал мысленную команду, в окнах появился пейзаж, соответствующий его настроению. На этот раз Эразм выбрал пасторальные виды других планет. Это мирное зрелище действовало на него успокаивающе.

У одной из стен Эразм задержался возле синтезатора одежды и подождал, пока аппарат приготовил для него одежду. Традиционный наряд земного художника вскоре был готов, и Эразм надел его на свое гладкое механическое тело. Потом робот пересек комнату и подошел к углу, где стоял мольберт с новым холстом, палитрой с красками и хорошими кистями.

Взмахнув рукой, Эразм убрал с окна мирный пейзаж и заменил его полотнами проставленных земных мастеров. Он выбрал «Домики Кордевиля», написанные древним земным художником Винсентом Ван Гогом. Это была смелая и яркая, но в основе своей грубая по исполнению картина, с неумело проведенными линиями и по-детски наложенными красками, с их неряшливыми скоплениями и нечеткими мазками. Но если рассматривать картину в целом, то создавалось впечатление грубой, но сильной внутренней энергии, неопределимой примитивной живости.

Сосредоточившись, Эразм подумал, что проник в тайну тонкого понимания техники Ван Гога. Но от робота ускользало то, зачем вообще человек решил создать эту картину.

Хотя раньше Эразму никогда не приходилось рисовать, он сумел в точности скопировать произведение. Мазок за мазком, краска за краской. Закончив работу, Эразм внимательно оглядел получившийся у него шедевр.

– Вот самая искренняя форма лести.

Ближайший к нему настенный экран засветился светлосерым цветом. Омниус, как всегда, наблюдает. Эразму, несомненно, придется объясниться – Омниус никогда не понимал, чем, собственно говоря, занимается его независимый робот.

Эразм снова внимательно посмотрел на законченное полотно. Почему так трудно понять, что такое творчество? Надо ли просто наугад изменить некоторые компоненты творения и объявить это оригинальным произведением? Закончив осмотр, робот с удовлетворением констатировал, что не сделал ни одной ошибки и ни в чем не отклонился от исходного оригинала. Эразм ждал вспышки озарения, он жаждал понимания. Очень медленно до него дошло, что то, что он сейчас сделал, по правде говоря, не имеет никакого отношения к искусству.

Сказать так, значило бы признать, что типографская ротационная машина создает литературу. Он всего лишь скопировал древнее произведение во всех его деталях. Он ничего не добавил, не синтезировал ничего нового. Но он горел желанием понять разницу.

В растерянности Эразм решил изменить подход. Непререкаемым тоном он велел троим слугам перенести художественные принадлежности в лабораторный корпус.

– Я намерен создать полностью мое, оригинальное живописное произведение. Это будет натюрморт. Вы трое будете участниками этого процесса. Радуйтесь своему жребию.

В стерильной лаборатории с помощью роботов-охранников Эразм вскрыл трех несчастных, не обращая ни малейшего внимания на их дикие вопли.

– Я хочу добраться до сердца этого дела, – усмехаясь, повторял он, – до его живой крови.